Эпизод третий. Алина

Когда-то Алина носила коралловые волосы до поясницы. Чаще всего она собирала их в хвост, но осенью, когда на асфальт опадали листья, Алина распускала волосы за спину, словно парчу и шла пешком в школу.

Все девчонки класса завидовали её волосам и её гардеробу. Ни с кем не советуясь и ничего не читая, Алина сама подбирала вещи и сочетала цвета. В пятнадцать лет она выглядела старше на три-четыре года и крутила романы со студентами младших курсов. До серьёзных отношений, впрочем, не доходило.

Теперь Алина прятала волосы под выцветший от влаги платок. В общине не осталось ни шампуней, ни лосьонов. Да и с одеждой было туго: на обновление гардероба не хватало материалов, поэтому общинники перешивали платья, оставшиеся у них с дореволюционных времён.

Как раз в таком чёрно-синем платье перед Алиной сидела заведующая общинной сушилкой Наталья Филипповна Лисовская.

— Ну возьми, Наталь Филипповна, — Алина умоляюще смотрела на заведующую, — Ты же знаешь, я работящая, я тебе две нормы сделаю, жить тут буду!

— Не возьму! Что хочешь обещай, не возьму!

Заведующая схватила распухшими руками стопку листков и переложила их на край стола.

— Ну почему? Почему?

— Потому. Потому! Ты ж знаешь, почему не могу!

Филипповна снова подхватила стопку и вернула её на прежнее место.

— Не знаю.

— Всё ты знаешь! Ну Алин, ну ты пойми: у меня Кирюшка в нормальном классе, у меня только-только всё наладилось. Ну не пойду я против Евграфыча, не-пой-ду!

Алина опустила голову.

— Не надо грызть руку, которая тебя кормит. Да чтоб вас всех, тьфу!

Филипповна схватила стопку и с грохотом бросила её в корзину.

— Вот тебе мой совет: ты бы прикусила язычок-то, Алин, да пошла просить прощения. Времена сейчас непростые.

Алина одёрнула платок, прилипший к шее.

— Без советов как-нибудь разберусь! Спасибо, помогла…

— Не сердись на меня, Алин. Хочешь, я еды тебе дам, а?

— В жопу вон дай Евграфычу своему!

Алина сорвала с шеи платок, скомкала его и бросила в лицо заведующей. Платок отскочил от носа Филипповны и шлёпнулся на стол. Филипповна застыла в изумлении. Алина, не дожидаясь ответной реакции, вылетела из кабинета на улицу.

Снаружи сушилка походила на крепость. Полгода назад её построил заезжий инженер, иностранец с завитыми усиками и выпученными оленьими глазами. Он курил трубку, часто употреблял термин «минимализм» и заглядывался на ноги Алины. Он строил сушилку круглой и гладкой, «из ласкового бетона», поглаживал стены ладонями и закатывал глаза. Муж Алины Сергей ловил взгляды инженера и сжимал кулаки в кармане анорака.

Как-то раз, когда итальянец вновь облизал Алину взглядом, Сергей не выдержал, подошёл к иностранцу и оторвал ему ус.

Инженер визжал как резаная свинья, носился вокруг недостроенной сушилки и воздевал руки к небу. Вечером он собрал чемоданы, показал в окно председательского дома фак и укатил в Новгород. Общинники достраивали сушилку самостоятельно. Бетона не хватило, пришлось разобрать пару кирпичных домов и кто-то (не то спьяну, не то просто в шутку) возвёл крышу с зубчатым парапетом. С тех пор сушилку прозвали Кремлём, а Филипповну, ставшую первой хозяйкой, за глаза называли Королевной.

Алина обогнула здание и ступила на бетонный навес. Сразу же за сушилкой начиналась роща.

Изначально общинники строили общественную баню, в сушилку она превратилась на второй месяц дождей. Люди приносили сюда грязное бельё, а Королевна с командой стирали его в машинках, сушили и гладили. Баня стояла на границе с Ольгино — подальше от жилых секторов, поближе к коренным.

Алина вжимала голову в плечи, но при этом чувствовала себя непривычно легко. Вот Королевна, сволочь! Сама ведь притащила её, семнадцатилетнюю девчонку, в свой магазин кожи и меха, сама уговорила не возвращаться на псковщину, сосватала Сергею… Нашептала с три короба Евграфычу, будь он неладен, чёртов старик! Когда-то у неё были шелковистые, коралловые волосы до лопаток, а теперь? Что теперь? Теперь она подшивает камуфляж, метёт деревянный пол веником, ворочает кастрюли, как торговка, как никчёмная домохозяйка, как... Как Филипповна-Королевна, как все эти тетки, что до сих пор втихаря мечтают о сильной руке и с рабской покорностью прогнутся под юнионеров, приди они сюда снова.

Алина скользила по мокрому бетону и хваталась за стволы деревьев. Злоба настолько охватила её, что она даже не смотрела под ноги, не боялась улететь в болото или напороться на торчащие корни. Будь что будет.

Позавчера Евграфыч снова устроил скандал. Якобы, Алина сболтнула соседке лишнего. Соседка спросила, как себя чувствует председатель, Алина ответила, что дед лежит всеми днями с больными ногами. Старику это не понравилось. Сначала он раскритиковал обед. Затем изба ни с того ни с сего «заросла грязью». Ну а в финале он в сотый раз припомнил иностранного инженера — да так разошёлся, что обозвал Алину шлюхой. Алина не выдержала и влепила деду пощёчину. Прямо при Юрке.

По проспекту Алина не пошла, там её могли заметить соседи. Роща отделяла общину от Высоток, в которых жили коренные. Некоторые из них работали на общинников, за что получали еду и базовые вещи. Для работающих коренных общинники проложили в роще бетонные тропы на сваях. Алина бежала по одной из них, не разбирая дороги и в конце концов уперлась в кустарник, которого ни разу не видела прежде. Она раздвинула ветви, протиснулась сквозь них боком и оказалась на утоптанной полянке. В центре стоял шалаш, накрытый брезентовым рваньём. То тут, то там из под брезента торчали прутья. Шалаш походил на огромный валенок.

Алина подошла к шалашу и приоткрыла дверь. Изнутри пахнуло землёй и отсыревшим сеном. Алина поёжилась, ей сразу же захотелось домой. Пусть не в избу председателя, так хотя бы в комнатку сушилки.

Может, действительно сдаться? Алина осмотрелась. Тропа, по которой она шла, затерялась среди берёз. Что это, недостроенная линия? Гладь лужи блеснула на свету и тут Алина поняла, почему ей так легко — в роще совсем не лил дождь. Может, она сошла с ума? Или это волшебное место, куда попадают разочарованные в жизни принцессы?

Престарелые принцессы с детьми школьного возраста.

Из-за кустов донёсся шорох. Алина замерла.

Лиса?
Змея?

Алина пригнулась и на карачках поползла к шалашу. Обдирая руки, она отодвинула дверь и проскользнула внутрь.

Внутри Алина споткнулась о головёшки — в центре шалаша кто-то разводил костер. Вытяжкой служила дыра в крыше, прикрытая листом железа. Через неровности листа проникало немного света. Снаружи не было слышно ни звука, ни шороха. Алина посеменила в дальний угол шалаша, ноги ступили на что-то мягкое. Алина присела и ощупала пол. Сено, рыхлое и сухое. Алина забилась в угол, обхватила руками колени и замерла.

Тишина.

Ушёл?
Ушла?

Дверь шалаша грохнула и в лицо Алине ударил луч фонаря.

— Кто это пожаловал к нам в гости?

В шалаш пролез квадратный силуэт и обшарил фонарём другие углы.

— Вот это добыча!

Вслед за Квадратным забрался силуэт повыше. Квадратный, прихрамывая, подошёл к лежаку. Алина вжалась в угол.

— Ты что тут забыла, красоточка? А, Генрих Палыч, уважаемый?! Бывает и на коренной улице праздник!

Алина сунула руку за пазуху и достала ножик:

— Н-не подходи!

Квадратный хрипло рассмеялся. Высокий нацепил фонарь на крюк в дальней части шалаша.

Алина, не опуская ножа, оглядела мужчин. Квадратный, небритый мужик лет сорока, скалился наполовину беззубым ртом и поправлял на шее футбольный шарф. Он снял с пояса мачете:

— Кажись, у меня побольше будет, а, милая? И не только ножик!

Квадратный повернулся к Высокому и заржал ещё громче. Высокий шутки не оценил, отодвинул подельника в сторону и присел на корточки.

— Опусти нож. Ты всё равно нас не порежешь. Я же вижу, как у тебя руки трясутся.

Он протянул палец к острию. Алина одёрнула нож к себе.

— Ладно, хорошо. Сиди так, раз удобнее.

Высокий достал фонарик поменьше и посветил им в лицо Алине.

— Ты грязная, на общинную не похожа. Ты коренная?

Алина помотала головой.

— Тогда вдвойне странно. Откуда ты?

Алина перехватила нож в другую руку и вжалась в стенку:

— Я... Я общинная.

Квадратный схватил котомку Алины, разорвал шнуровку и достал оттуда каравай.

— Голодными не останемся, Генрих Палыч.

Высокий поднялся с корточек.

— Что там ещё?

Квадратный пошарил по дну:

— Банка тушёнки да всякая бабская хрень.

Генрих поднялся с корточек и подошёл к Квадратному:

— Забери тушёнку. А она пусть идёт отсюда.

— Э, Генрих, ты чего?!

Квадратный схватил Высокого за предплечье.

— Давай оставим её себе, ну? С нами жить будет…

Генрих высвободил руку и повернулся к Алине.

— Думаю, ты и правда общинная. Коренные так себя не ведут. Дальше не иди, там заброшенная линия и болото. Поворачивай обратно и шагай по бетонке до развилки. В благодарность не рассказывай про шалаш.

Дрожа, Алина слезла с копны сена. Квадратный бросил Алине под ноги пустую котомку. Алина наступила на неё и, глядя на коренных волком, выбралась спиной вперед из шалаша. На улице уже темнело, над кустарником навис туман. Не убирая ножа, Алина выскочила с поляны. Мокрые ветви отхлестали её по ногам.

К сушилке Алина не пошла, свернула левее. Вдалеке светились окна склада, в котором хранилась еда и общественный инвентарь. К складу вела тропка, выстеленная палетами. Палеты раскисли, Алина то и дело соскальзывала в грязь. Из складской стены торчал водопроводный кран. Алина повернула шестерёнку, умылась ледяной водой, отчистила руки и шею.

Одежду отмывать не стала, побоялась замёрзнуть ночью. Возвращаться в избу Алине по-прежнему не хотелось: там её ждала готовка, горы белья, нитки и послушание. Из дома украли собственное мнение, тесть лепил из мужа другого человека — мужчину, способного оторвать усы за неправильный взгляд, способного доминировать над слабыми. И муж, и Алина превращались в функции: воинственную и детородную.

Алина обогнула склад и зашла внутрь. За прилавком стоял завхоз Илья Степаныч, прозванный за свой басовитый голос Громыкой.

— Здравствуй, Илья Степаныч.

Завхоз поднял голову и прищурился. Его брови сомкнулись на морщинистом лбу:

— Это кто? Подходи ближе!

Алина окинула взглядом собственную одежду. Её и без того скромное платье превратилось в кусок изжеванного тряпья, подошва застрявшего в болоте сапога оторвалась от носка и «просила каши», как выражалась в детстве бабушка. Одёрнув куртку, Алина приблизилась к Громыке и потупила взгляд.

— Алина! Что с тобой случилось?!

— Убегала от коренных, Илья Степаныч.

— Как так? Что они хотели?

— Отняли котомку с едой. Один грозился изнасиловать.

— Так, давай я позвоню в управу. Сергей прибежит.

— Нет-нет, не стоит. Со мной всё в порядке. Дай лучше суточных с собой, чтоб я два раза не ходила.

Громыка удивлённо посмотрел на Алину.

— А за тебя Евграфыч уже забрал сегодня. Сказал, что ты приболела.

Внутри Алины всё вскипело, но она не подала виду.

— Хорошо. Пойду тогда, Илья Степаныч. Дашь воды немного? Очень пить хочется.

Громыка усадил Алину на стул, схватил кружку и налил ей из термоса немного кипячёной воды. Алина выпила её практически залпом. Очень хотелось есть, тело колотило от холода. Завхоз посмотрел на Алину и достал из куртки ключи.

— Так, никаких но. Поехали, отвезу тебя в больницу. Сидишь вся бледная.

Он развернулся и ушёл куда-то вглубь склада. Погромыхав коробками, принёс стопку одежды:

— Вот, это униформа для трудовых. Переоденься, я самый маленький размер подобрал. А то грязная вся. Одевайся давай и выходи, я машину пока заведу.

Алина с облегчением скинула с себя замызганное тряпье и влезла в грубую униформу. Завхоз подогнал к складу фиолетовый Фокус, на двери которого проступала сквозь грязь надпись «Провизия», повесил на вход амбарный замок и выключил в трансформаторе свет. Отойдя от двери, он свистнул в сторону крыши. Стукнули ставни. В окне появилась рыжая голова парнишки.

— Димка! Отъеду минут на сорок. Не спи! И напарников разбуди.

— Так точно, Громыкстепанч! — отчеканил рыжий и вытащил ружьё из окошка, — Сторожим!

Алина прилегла на заднее сиденье.

— Держи-ка, — завхоз, не оборачиваясь, протянул Алине термос и бумажный пакет, — Чаю тебе налил, согрейся. И бутерброды ещё. Жена наделала, а я не съел.

— Спасибо, Громыка Степаныч. Вы лучший.

— Ну! Скажешь ещё. Давай, ешь скорее.

Громыка мчал по району, в котором родился и вырос. Его склад стоял на холме, окружённом тремя рядами рвов и окопов — после войны Громыка сам выбирал место на пару с Евграфычем. Путь до больницы занимал десять минут. На небе мерцали звезды, о чём нельзя было мечтать ещё двадцать лет назад. Однако, после войны уцелело всего десять процентов автомобилей, пять процентов производств — и звёзды снова стали обыденностью. Природа прожевала индустриальную эпоху и выплюнула, не заметив.

Рядом с больницей суетился народ. Алина посмотрела в окно и занервничала.

— Что случилось?

— А чёрт его знает. Сейчас поспрашиваю. Ты сиди пока, может и мест-то уже нет.

Громыка выбрался из салона и подошёл к толпе.

— Что случилось, народ?

Тётки у входа загалдели.

— У Евграфыча-то!

— Коренные внука чуть не убили!

Завхоз обернулся. Алина замерла у открытой двери и, не мигая, смотрела в сторону больницы. Она хотела убежать через дыру в заборе и скрыться в тумане. Главное — не идти в больницу, откуда её увезли бы в ненавистный дом и заперли там так же, как сына Юрку запирали за прогулы и рискованные игры в заброшенных зданиях.

Сына Юрку, которого чуть что? Чуть не убили коренные?!

Дверь больницы хлопнула, бабки расступились. Мимо толпы прошагал Сергей. Алина онемела от страха и не шевелилась. Королевна рассказала, что муж искал Алину уже два дня и сильно злился. Насколько сильно?

Сергей кивнул Громыке («Спасибо, Степаныч»), схватил Алину за воротник униформы и дёрнул за собой. Алина упала на колени, воротник затрещал, но не оторвался. Сергей напрягся и поволок Алину по земле. Боясь остаться без одежды на людях, Алина подчинилась, поднялась на ноги и посеменила за Сергеем. Муж открыл заднюю дверь Логана и запихнул Алину в салон.

Алина ткнулась носом в прокуренную обивку машины и беззвучно заплакала. Машина затряслась по колдобинам. Сергей резко тормозил на поворотах и так же резко газовал. Алину бросало из стороны в сторону — и с каждым рывком её лицо билось о спинки, пластиковые ручки и стёкла.

⚔︎ ⚔︎ ⚔︎

— Сиди здесь.

Сергей толкнул Алину в комнату и закрыл дверь. Алина рухнула на кушетку, которая завыла в такт её всхлипываниям. Похоже, из кровати повытаскивали жерди — сетка пронулась чуть ли не до пола. Алина почувствовала себя в коконе у паука.

Сергей привёз Алину в дом врача Миронова. Врач жил недалеко от центра и частенько помогал общинникам неофициально, в обход поликлиники. Поговаривали, что к Миронову обращались с подозрительными травмами, но прямых доказательств связи врача с лихими людьми у общинников не было.

В доме собралось несколько мужчин. Помимо врача и Сергея на кухне сидели Евграфыч, местный забулдыга Петька и его одиннадцатилетний сын Глеб. Сын сверлил глазами столешницу, а Петька, икая, опирался о стенку недалеко от порога.

Евграфыч навис над Глебом и произнес:

— Рассказывай ещё раз, как было.

Глеб почесал немытую голову и залепетал:

— Мы гуляли у школы. И тут Васька говорит: пошли, мол, в Котлован, искать там клад.

— Дальше! Дальше что было?

— Ну, мы пошли. Пришли туда, на второй этаж.

Миронов снял с плиты чайник и налил в чашку кипятку. Кинув в него листок мяты, он поставил напиток перед Глебом:

— Не волнуйся и расскажи подробно, что произошло.

Евграфыч опёрся о посох. Его глаза метали молнии в сторону Петьки. Алкаш попытался прикрикнуть на сына:

— Ну давай, измалг… излагай там все! Что мне сказал, ну. Етить…

— Ну, мы… Мы пришли, стали искать там клад. И тут из свалки вылезли двое коренных.

— Как они выглядели? — спросил Евграфыч.

— Я не помню. Один худой, другой толстый. В лохмотьях все. И с рогами.

— С рогами? — удивился Сергей.

— Ну да, с рогами, — Глеб отхлебнул чуть-чуть кипятка из кружки, — Черти.

Миронов посмотрел на Евграфыча и улыбнулся.

— Ну и побили их там, етить, — подал голос Петька, — Чё тут, это… Пошли давай!

— Стоять, — Евграфыч стукнул посохом о пол, — Молчи там, алкота! Пусть твой сын говорит. Что дальше было?

— Ринулись они к нам. Васька с Юркой в стороны…

— А ты?

— А я на лестницу и вниз. Вон, локоть расшиб.

Глеб закатал рукав свитера и показал распухший локоть.

— И убежал?

Сергей достал из портсигара сигарету и закурил.

— Ну, убежал.

Глеб снова опустил голову.

— Нееет, ты не убежал, — Евграфыч повысил голос, — Ты не убежал, ты бросил друзей, своих боевых товарищей! Как последний трус!

Глеб шмыгнул носом.

— Но ты ещё ребенок. Проблема в том, что тебя плохо воспитали.

Евграфыч ткнул пальцем в сторону Петьки.

— Вот он плохо воспитал. Не привил тебе мужских качеств.

— Да я чего… Етить. Я привил!

Петька махнул шапкой в сторону сына. Евграфыч повернулся к Миронову.

— Что скажешь, Владимир Тимурович? Нужно твоё мнение как специалиста.

— А что тут говорить, Леонид Евграфыч. У отца хронический алкоголизм. Посмотрите, как он ходит, как стоит, —  врач указал на скошенные петькины ноги, — Полинейропатия нижних конечностей. Воспитать достойного общинника он не в состоянии. Ему пора в наркологическое отделение.

Петька поднял голову и посмотрел окосевшими глазами на Владимира Тимуровича.

— Сергей, пни его с крыльца. Завтра оформим, как проспится, — указал сыну Евграфыч.

— Да я… Мужики. Да вы… — Петька попытался отклеиться от стенки, но получил короткий тычок поддых, — А!

Сергей заломил Петьке руку и толкнул его на незапертую дверь. Петька вылетел наружу и покатился с крыльца. Сергей накинул засов.

— Итак, — Евграфыч снова подошёл к Глебу, — Если ты немедленно не расскажешь нам правду, мы завтра же запихнем твоего отца-забулдыгу в наркологичку. Понял?

Глеб взглянул на Евграфыча волком:

— Запихивайте. Он нам самим надоел.

— Эге! — Евграфыч цыкнул, — Вот тебе и семья!

Владимир Тимурович присел рядом с Глебом за стол.

— Послушай, Глеб. Леонид Евграфыч злится, но его можно понять — у него умирает любимый внук. Нам нужно знать правду, чтобы наказать виновных.

— Я рассказал вам правду.

— Мы не уверены.

— Я не вру.

— Не забывай вот что, — сказал Евграфыч, — Если мы заберем твоего отца в наркологичку, ты поедешь в казарму.

Глеба вжался в стул.

— У вас уже идёт правоведение? — спросил Владимир Тимурович.

— Д-да.

— Значит, вам говорили, что по уставу общины дети из неполных семей определяются в военное училище?

— Да…

— Ты попадаешь под этот закон. Подумай хорошенько.

Повисло молчание. В соседней комнате, где заперли Алину, скрипнула половица. Сергей кивнул — я посмотрю, — и тут же проскользнул в комнату.

— Мы понимаем, что во многом виноват не ты. Отцов не выбирают, — сказал Владимир Тимурович.

— Ты, какой-никакой, друг моего Юрки. Мы попробуем сделать исключение и оставить тебя с матерью. Юрка говорил, что вам тяжело с этим пьяным животным. Думаю, — Евграфыч посмотрел на врача, — общинники войдут в положение. Останешься помогать матери. Но для этого, Глеб, нам. Нужна. Правда.

На глаза Глеба навернулись слезы.

— Глеб, — Владимир Тимурович положил руку на плечико мальчишки, — Что там произошло на самом деле?

— Мы пошли искать клад…

— Какой клад? — перебил мальчика Евграфыч.

— Клад коренных. Юрка увидел золото в развалинах, полез его доставать. И упал.

— И вы просто так его пустили?!

— Мы обмотали его верёвкой. Но не удержали. Вдвоём с Васькой не удержали.

— Почему Васю нашли на дороге, Глеб? — спросил Владимир Тимурович.

— Я не знаю.

— Как не знаешь?! — возмутился Евграфыч.

— Когда Юрка упал, я… Я убежал!

По щекам мальчишки дорожками побежали слёзы.

— Не ной! — Евграфыч сердито протер очки платком, — Слушай сюда. Ты кому-нибудь говорил о нападении коренных?

— Отцу. Маме.

— Вы же с Мышкиными дом делите, верно?

Глеб кивнул.

— Они слышали разговор?

— Наверное. На кухне сидели.

— Так-так, — Евграфыч посмотрел в потолок, — Слушай сюда. Если кому скажешь, что коренных не было — точно признают трусом и отправят в училище. Не в твоих интересах это, Глеб, не в твоих. Ещё и лгуном объявят.

— Но ведь можно и не говорить, так? — предположил Владимир Тимурович.

— Можно, но ведь мы-то знаем.

— Ну, Леонид Евграфыч! Ради спасения молодого общинника…

— Грех на себя берём, Владимир Тимурович.

— Я никому не скажу! И про сегодня не скажу, вообще никому, — Глеб вскочил и, обогнув стол, подбежал к Евграфычу, — Только не отправляйте в военку. Я не хочу. Я архитектором быть хочу! Я много тут красивого понастрою!

Евграфыч сделал вид, что смягчился.

— Свой архитектор — это хорошо. А то был тут у нас один… Усатый.

Владимир Тимурович усмехнулся.

— Значит, решено. Молчи, как партизан! Повторяй версию, которую рассказал нам в первый раз. Только про рога у коренных не говори, не поверят. Я пришлю помощников на неделе, решим, как оставить тебя с матерью. Всё понял?

— Понял! Всё понял!

Евграфыч постучал в стену кулаком:

— Сергей! Проводи Глеба домой.

Из комнаты вылез хмурый Сергей.

— Собирайся. Поздно уже.

Глеб сорвался с места и схватил с вешалки ватник. Сергей отворил засов. На крыльце никого не было.

— Вскипяти чаю, Вова, — попросил Евграфыч, как только Сергей увёл Глеба к машине.

Владимир Тимурович зажёг горелку. Чайник загудел, засвистел. Евграфыч оглянулся на дверь комнаты, в которой сидела Алина и зашептал:

— Папашу надо бы действительно отправить на лечение. А маму обследовать и справку дать.

— Слушай, Евграфыч, зачем тебе этот малец? Сдал бы его в училище и делов.

— Увидишь, зачем. Ты, главное, болтай поменьше. И потише.

Евграфыч кивнул в сторону комнаты.

— Я, вроде бы, не болтун. Чай-то будешь?

— Нет. Я пойду. За невесткой Сергей заедет, — Евграфыч наклонился поближе, — Дай ей снотворного и порошок от простуды.

— Сделаю. Завтра заходи, Евграфыч. Скажу, что с Юркой.

Евграфыч поковылял к выходу. Врач потушил горелку и выждал несколько минут. Убедившись, что Евграфыч не вернётся, Владимир Тимурович запер дверь, откинул половик и потянул на себя чугунную ручку дверцы, ведущую в подпол. Врач спустился вниз и пошуршал чем-то в темноте.

Он вернулся со связкой лекарств, отделил одну из упаковок, перевернул её и вгляделся в срок годности.

— Чуть-чуть истекли. Ладно, не страшно, — пробормотал доктор сам себе и выдавил в чашку с кипятком две капсулы. Тщательно перемешав лекарство, Владимир Тимурович отпер дверь спальни и зашёл внутрь. Алина сидела на полу рядом с кроватью.

— Алина, ты почему не легла?

Врач поставил снотворное на прикроватную тумбу и протянул Алине руку.

— Встань, я осмотрю тебя. Говорят, ты простудилась.

Алина поднялась, не подавая руки.

— Сядь на кровать.

— Я грязная. Испачкаю.

— Садись-садись.

Владимир Тимурович достал из тумбочки стетоскоп и градусник.

— Измерь температуру и повернись спиной, я тебя послушаю.

Алина присела на краешек кровати и расстегнула куртку униформы.

— Сначала же слушают грудь, верно?

— Нет, спину.

— Может, лучше начнёшь с груди?

— Алина, прекрати.

— Отпусти меня, Вов, а?

— За тобой приедет муж.

— Я не хочу к мужу. Отпусти. Я всё сделаю, что скажешь.

Владимир Тимурович кинул на кровать стетоскоп и взял с тумбочки чашку со снотворным.

— Хорошо. Только выпей сначала парацетамол.

Владимир Тимурович приложил кружку к губам Алины. Она аккуратно выпила лекарство и облизала губы.

— Я приду через десять минут. Не раздевайся, лежи так.

Врач прикрыл за собой дверь и отправился к вешалке. На крюках висели пожелтевшие халаты, бушлат, шарфы и пальто с заплатками на рукавах. Владимир Тимурович накинул пальто, отпер входную дверь и выбрался на крыльцо. На почерневшем пне рядом с крыльцом валялся его портсигар.

— Рано или поздно украдут, — пробормотал Владимир Тимурович, выудил из портсигара самокрутку и щёлкнул зажигалкой. Затянулся. Бумага затрещала.

— Вов, — шепнул кто-то из кустов.

Владимир Тимурович дёрнулся. Оглядевшись, он спрыгнул с крыльца и пролез в палисадник.

— Совсем из ума выжил? — прошипел он на нежданного гостя, — Ты почему не в подвале?

— Замок заело. Не отпирается.

— У меня тут общинники ходят толпами весь вечер! Не высовывайся! Отопру потом. И потише!

Владимир Тимурович покосился на окно комнаты, где засыпала Алина. Выйдя из кустов, он стряхнул с волос капли и, поёжившись, вернулся в дом.

Гость пошуршал в кустах и замер.

Настенные часы пробили одиннадцать часов вечера.