Погнутый телескоп

Я подбежал к дивану, приставил отцу к виску пистолет.

—Папа, не трогай маму! Иначе я тебя застрелю.

Мне четыре года. Пистолет—вытянутые два пальца, средний и указательный.

Отец бил маму по лицу в приступах ревности, валил на пол во время ссор, заламывал руки. Уже потом, когда отец спился и ослаб, мама стегала его шнуром от утюга, лупила по голове трубкой от пылесоса, таскала по коридору за волосы, выдирая целые клоки. Но пока отец не пропил силу, тягаться с ним было бесполезно. Мама задерживалась на работе, он приходил в пустую квартиру, бесился, громил всё вокруг. Я в это время прятался за перетянутым советским креслом. Потом он падал на диван, храпел и стонал, проклинал кого-то в горячке. Я выползал из убежища, убирал кухню к маминому возвращению.

Снаружи было ещё хуже. Как в нашумевшем сериале, только без романтики. Подходили толпой, окружали, заставляли прыгать—проверяли, не звенит ли мелочь. Спрашивали по шаблону одно и то же. Ответы значения не имели. Пятнадцать, двадцать минут… Стоишь, трясёшься. Мне девять, им четырнадцать. Поймали с пустыми бутылками у киоска, отвели за магазин. Поломался для приличия, получил леща, отдал бутылки. Они купили на мои деньги сигареты и мороженое. Сидели за столиком у магазина, лыбились. Сплёвывали под ноги пенистую харчу.

Самым слабым в классе был Васёк. Ему надевали мусорку на голову, макали башкой в унитаз, пинали, выписывали лещей, давали обидные прозвища, пробивали фанеру. Сломали парню жизнь ни за хуй собачий. Просто потому что был на десять сантиметров ниже и на десять килограммов легче.

Лет в четырнадцать внутри что-то сломалось. Точнее, не завелось. Пацаны во дворе росли, крепчали, а я… 155 сантиметров, 50 килограмм. Становиться Васьком не хотелось. Вечерами на улице я уже не появлялся, после уроков играл в футбол на школьном дворе—и сразу домой. До выпускного торчал в комнате, читал книжки. Стёкла очков с каждым годом становились всё толще. Сколиоз, кифоз, брекеты… Иногда хотелось выть на луну. Отец, глядя на меня, морщился от досады. «Христосик».

В шестнадцать сняли брекеты, мама подарила на день рождения контактные линзы. Вытянулся за лето до 172 сантиметров. Прятаться надоело. Насмотрелся роликов в интернете, где местные футбольные хулиганы избивают друг друга в лесу. Захотел научиться драться. Захотел сломать кому-нибудь нос, рассечь бровь. Точнее, не кому-нибудь, а тем, из-за кого не появлялся во дворе. И не первым, а в ответ. Постоять за себя. Не прогнуться как Васька.

Ну а в Ульяновске правило одно: кто хочет—тот попадёт.

21 августа 2007 года. Нас шестьдесят, гостей из Тольятти—сто двадцать. В начале ничего не понял. Мало кого ещё запомнил в лицо, путал своих и чужих. Увидел, как амбал повалил одного из наших на асфальт и бил ему по голове с двух рук. Подбежал сзади, со всей силы дал амбалу по затылку. Мгновенно сломал палец, но понял это только на утро, когда кисть раздуло. Голова амбала дёрнулась, он поднялся, развернулся. Затем—вспышка. Очнулся уже у дерева, без линзы. Одни бегут, другие догоняют. Проебали…

Потом рассмотрел на видео в интернете—после удара я сразу же сел на корточки, закрыл голову руками. Амбал пожалел меня, не стал добивать. Может, побоялся убить… Выглядел я тогда сильно моложе.

Удивительно, но страшно не было. И больно по началу—тоже. Приехал домой, наврал маме, что подрался с гопниками. Через час по новостям передали про массовую драку у стадиона. Ночью свернулся калачиком под одеялом. Потряхивало, очень болела рука и глаз.

На следующий день неожиданно позвонил Макс, парень из основы. Поинтересовался, действительно ли я умею монтировать видео. Ему об этом рассказал мой новый друг, Стопор. Договорились, что Макс приедет ко мне домой, покажет, что надо сделать. Встретил его на остановке.

—Ну как, понравилось?

—Понравилось.—соврал я.

На самую первую пару в универе пришёл в гипсе. Писать не мог, сидел, слушал. Ничего… Зажило, как на собаке. После пар—за областную библиотеку. К новым друзьям.

Драться не умел совсем. Во второй раз рассекли бровь, которую зашивал знакомый интерн в подсобке детской больницы. На Свияге пропустил с ходу в челюсть, упал в овраг. Потом попались такие же мелкие бедолаги—пока пинал одного, повредил голеностоп, месяц хромал на левую ногу.

Насилие становилось рутиной. Сломанные носы и руки, сгустки крови на снегу, запачканные футболки, отказы от госпитализации. Лидер улыбался беззубым ртом. Хватал за скулы, крутил лицо в разные стороны: ну-ка, покажи, чё это у тебя, фингал? Хаха, молодёжь…

Мамино выражение лица походило на образ с иконы. Зачем? За что мне это всё? А я ей в ответ: в армию не пошёл, отцу по хуям, как мне мужиком становиться? Ты меня в горшок усадила и на подоконнике держишь, думаешь, я найду себе когда-нибудь девушку с таким образом жизни? Терпилу из меня лепишь, вот что. Дай триста рублей, я с зарплаты верну. В выходные едем в Саранск, на маршрутку не хватает. Да не переживай ты, мам. С ними хорошие отношения…

В сентябре поехали на забив с молодёжью Тольятти. Вместо молодёжи приехала основа одной из фирм. Нас обманули и показательно уничтожили. Обратно везли три тела без сознания. Гриб блевал всю дорогу, Шпора отключился от вида собственного же перелома.

Сейчас вспоминаю: ужас. Даже о капах не думали. Бинты намотали—и давай друг друга калечить. Ногами пинали по голове, носы—об колено, вдвоём, втроём добивали… Расхожее правило: добивать надо так, чтобы не встал. Идиоты.

При этом в субкультурной среде всё же следовали принципам фейр-плей, а вот гопы на районах благородством не отличались. Так что на карманах у нас быстро появились аргументы.

Первым стал кастет из оргстекла, склеенный и выпиленный рукастым приятелем. Я им так и не воспользовался. Ждали трамвая на остановке, а дождались бобика. Нас принялись шмонать. Я успел скинуть кастет в сугроб.

—Чё выкинул?!—набросился мент.

Я скорчил телячью физиономию.

—Сосульку…

Поверил. Да и кастет был прозрачный, хрен его заметишь в темноте на снегу.

—Съебались отсюда.—приказал мент.

На следующий день в сугробе так ничего и не нашли. Подрезал кто-то ночью, что ли…

Летом катались на матч сборной. Остановились покурить у развала на владимирской трассе. Купил за восемьсот рублей телескопическую дубинку. Проходил с ней пять лет. Телескоп был поганый, на двух пружинах. Жарили летом с парнями шашлыки, ёбнули ради интереса по дереву—погнулся. Пришлось выбросить.

В конце концов дядя подарил УДАР-М1, что-то вроде газового пистолета. Друзья учили последовательности патронов: два «Тарантула», потом шумовой, потом световой, потом ещё один газовый.

В августе сидели на стадионе школы, ждали начала матча. Скучно, поговорить не о чем. Внутренний голос приказал сходить купить «Волжанки». Предупредил, что скоро вернусь, потопал в ближайший магазин, и пока стоял на кассе, три пьяных урода пырнули под ребро Плацкарта. Вернулся—паника, скорая, «ты где, блять, шляешься?!». Плацкарта откачали, получил инвалидность. Пришёл потом с палочкой на сектор—посмотреть в глаза тем, кто убежал, увидев нож. Но ко мне претензий не было. Все помнили, что я ушёл за пару минут до инцидента. Чуйка…

Мне везло, просто везло и всё тут. Будто ангел берёг. А потом я вообще закончил универ и переехал в Петербург, но ведь прошлый мир так просто из себя не выгонишь. Быстро познакомился с компанией постарше. Они посмеялись над моими аргументами. Ты, сказали, ещё бы два пальца вытащил из кармана…

В этой компании все гоняли с травматами. Классика минималиста: немецкий газбаллон «Pfeffer KO Jet» и Оса. А лучше, конечно, Стример или Т12. Затем—Сайга. Набитые песком кожаные перчатки, чтобы удар был потяжелее. Нож: строительный, либо с клинком до 90мм, и без фиксатора, а то в метро доебутся.

Больше всего сдружился с Кешей. Он как раз подогнал мне строительный нож. Зачем? Всё равно я бы никого им не порезал. Но я исправно таскал нож с собой. Чуть позже пошла мода на аварийные молотки из автобусов.

Травматы служили чеховскими ружьями, висящим на стене. Рано или поздно их пускали в ход. Ульяновские отказы от госпитализации сменились посадками в ИВС и СИЗО. Кеша прострелил обидчику девушки колено. В материалах дела были указаны детали: привязал потерпевшего к стулу, прикладывал к ране нож и заставлял слизывать кровь с лезвия. Кеше шили от пяти до восьми, но обошлось примирением сторон.

Я устроился на хорошую работу, жил с девушкой. Взяли студию в ипотеку и кредит на ремонт. Приятели звонили, просили скинуться очередному «типу из движухи» на адвоката, ну или звали на сомнительные подработки. Темы для задушевных разговор таяли. Я сменил жёлто-чёрный фрэдак на рубашку, смирился с едой в контейнерах. Впервые съездил заграницу, обалдел там—до этого бывал только в оренбургах да нижнекамсках, даже моря не видел ни разу. Приятели постепенно потерялись, сменили номера, удалили аккаунты из ВК. А я их и не разыскивал. Так, чекнул пару лет спустя. У некоторых родились дети. Кто-то так и не повзрослел. Я же в день тридцатилетия заметил первые седые волосы на висках. Снял квартиру на Петроградке, перестал встречать жену у метро каждый вечер после работы.

Первого января ковидного года в кафе «Civil» завалился пережравший люмпен.

—Ты, шлюха, налей мне водки! Ты будешь сосать, поняла! А ты… Ты—пидор. Я вас всех здесь выебу! Быстро налили мне водки, я вон с девчонками сяду-познакомлюсь! Водки мне, а то я вас застрелю!—орал он на пару студентов-официантов.

Я видел, что люмпен держит за поясом два вытянутых пальца, средний и указательный. Не было у него никакого пистолета. И я не выдержал.

—Эй, чё ты тут исполняешь!

—Опа, это кто нарисовался…—зашипел люмпен, но попритух, видя, что я не дрожу, подобно студентам, от страха.

—Меня все тут помнят! Михась, Лютый… Лютого знаешь?—затирал мне люмпен, а я талдычил ему, что не знаю никакого Лютого, что это кофейня, тут не продают алкоголь, ему лучше уйти в соседнее заведение «Чито Гврито» (ранее я заприметил там компанию кавказцев—вот пусть на них и повыёбывается, герой). Я говорил, что девушки не хотят знакомиться, а персонал годится ему в дети… Ну нахера?

—Да мы в девяностые знаешь чё творили…

—Сейчас не девяностые.

Люмпен посмотрел на меня мутным взглядом. Покивал. И вышел на улицу.

В этот момент подъехала вызванная персоналом Росгвардия. Люмпен потащил из-за пояса импровизированный пистолет. Его жёстко упаковали. Персонал радовался, что всё закончилось мирно, а я… в глубине души я жалел, что не уебал его. Совсем чуть-чуть, но жалел. Потому что прекрасно помнил этот мутный взгляд. Отец не застал моей фанатской юности—ушёл в другую семью через месяц после школьного выпускного. Потом запил, новая жена выгнала его к бабушке. Отец снова принялся таскаться к нам домой, обрывать дверной звонок. Мама не выдерживала, пускала его в квартиру, он просил пожрать, нёс на кухне всякую хуйню. Заканчивалось всегда одинаково: отец начинал оскорблять маму; я выталкивал его из квартиры.

—Ну давай! Давай! Ёбни мне! Ну? Слабо?!—орал мне в лицо отец.

Я очень хотел ему ёбнуть. Так, чтобы он упал. И пнуть его. И сказать, что он гондон. И что если ещё раз припрётся—я оторву ему яйца. Но не бил. Рука не поднялась.

Ни разу так и не ударил.

—Тёма, надо бить! Бить, а не тыкать!—кричит мне тренер из угла.—В разножку! Вот! Вооот! В разрез дай! Правой, как учили! Качай корпусом!

Я пыхчу, пытаюсь подлезть спарринг-партнёру под переднюю руку.

—Третий акцентом! Не давай уйти из угла! Печень проверь!—продолжает тренер.

Дави!

Бей!

Бей!

Я бросаю руки, резко разворачиваюсь.

—Да не буду я никого бить! Я не хочу никого бить! Потому что на самом деле я добрый! Добрый, блять, понимаете, ДОБРЫЙ!—кричу я, вытаскивая капу.—Всё, чего я хотел все эти годы—защищаться! Я защищался! Не нападал!

Нет, конечно. Я не разворачиваюсь и не бросаю рук. Я давлю в себе этот крик. Терпеливо отрабатываю до гонга, пью воду из бутылки, неловко держа её перчатками, словно варежками. Стою под душем, подставляю под холодную струю затылок. Жму руки парням в раздевалке. Иду по улице, щупая слегка пульсирующий нос.

Головы срочников по ТВ. Расстрелянные тела в салонах БМВ. Взрывы, автоматные очереди, заложники. Изнасилованная внучка, дед-снайпер. Искалеченный войной парень, ставший киллером по просьбе брата. Слышь, малая, никакая тварь тебя не обижает здесь? Обоссаные в подъездах гопниками чуханы, башкастые и черти, опущенные, петухи, разномастные пидоры. Лезгинка в торговых центрах, свист в тёмной арке. Сломанные носы и кисти, сгустки крови на снегу, запачканные футболки, отказы от госпитализации, фингалы, шины на челюсть, лангетки, ножевые, пулевые, пытки в СИЗО и на красных зонах, отрезанные уши, разбитые кувалдой головы, раздробленные пальцы, ампутированные руки и ноги—я бы очень хотел не смотреть исподлобья на каждый встречный силуэт, я бы хотел сесть спиной к дверям в вагоне метро, я бы хотел идти домой ночью в наушниках. Я бы хотел быть добрым, я бы хотел быть собой—я бы хотел, чтобы чёрная тень, violentia, наконец перестала ходить за мной по пятам.

Но она ходит, и ходит, и ходит, и ходит, ищет подходящий повод поцеловать меня в лоб. Я окидываю взглядом лестничную площадку, отпираю дверь. Захожу в квартиру, приближаюсь к рейлу с одеждой.

Рубашка цвета хаки, футболка с черепом, карго-штаны тут же летят в мусорное ведро.

Москва, март 2024.

#готово