Вот мои селфи

Клок

Рассказ опубликован в альманахе «Взмах-4». Редактор Дмитрий Орехов. Версия без цензуры.

Когда окончательно стало ясно, что кодирование и бесконечные воззвания к совести не помогают, мама с тётей Линой отправились к знахарке в деревню.

Муж тёти Лины хлестал водку вёдрами на пару с моим отцом, её сын Миха таскался со мной по дворам в дырявой джинсовке, а жизнь, описав круг над развалом Советского Союза, не сулила ничего, кроме нищеты и безысходности. Но мир не без добрых людей: одна Женщина-с-Работы рассказала тёте Лине про бабку, которая заговаривает мужей от пьянства. И не просто рассказала, а поделилась адресом и заодно привела на работу трезвого причёсанного мужа. Посмотрите, мол, съездила я к этой бабке и как рукой сняло. Окупилось в сотни раз.

Тётя Лина заняла денег у мамы, мама—у тёти Лины. Наварили нам макарон в кастрюле, накрошили туда три сосиски и оставили на целый день одних.

Каникулы.

Я был маленьким, но в бабок этих совсем не верил. Меня уже как-то раз возили к знахарке в старую скрипящую избу, так она заставила меня полностью раздеться, поставила на стул, водила над головой какими-то иконами и наорала, когда я не захотел поворачиваться к ней голой жопой. С тех пор к заговорщицам у меня возник ряд вопросиков, но маму в силу возраста я не переубедил. Она набрала каких-то молитвенников, образов и уехала.

Рано утром мы с Михой запланировали бездумно шататься по району, прожигая время и весь день бездумно шатались по району, прожигая время. То есть, план удался на сто процентов.

Мама вернулась грустная. Бабка великодушно приняла страждущих женщин, взяла деньги, но заговаривать по фотографии не стала. Ей, видите ли, понадобилась прядь волос с головы мужа. Маму возмутило, что Женщина-с-Работы им эту тайну не поведала, а тетя Лина вообще не представляла, что ей делать—её муж облысел десять лет назад.

Я особой проблемы в добыче волос не увидел: в пьяном бреду отцу можно было отрезать что угодно, а уж рассматривать прическу с похмелья он бы точно не стал. На этот раз мама со мной согласилась, аккуратно пробралась к дивану и срезала с макушки небольшую прядь. Тётя Лина извернулась по полной и сначала запретила мужу бриться («денег нет даже на станок, принесешь зарплату—куплю»), а затем отрезала кустик от его густой бороды.

В следующие выходные мама вернула долг тёте Лине, а тётя Лина—маме. Нам наварили зелёных щей и оставили на целый день одних. А мы никуда не пошли и смотрели весь день только что появившийся канал MTV.

Каникулы.

Мамы снова вернулись грустными. Бабка взяла деньги, но её, видите ли, не устроило качество волос, потому как на них не было луковиц, а в луковицах вся сила. Волосы нужно не срезать, а выдернуть.

Тут уж тётя Лина махнула рукой. Вырывать волосы из бороды бывшего моряка себе дороже. Моя мама долго ломала голову над тем, как незаметно провернуть операцию, ничего не придумала и в очередной раз отчаялась.

Но, как это обычно и бывает, безвыходная ситуация разрешилась сама. Следующим вечером отец открыл дверь с ноги и завалился в прихожую. Его нехило шатало, а лицо перекосило от неизвестной нам злобы.

—Ну чё, бля!—крикнул он в коридор и замолчал на минуту, собираясь с мыслями.

Мама подняла на меня грустный взгляд.

—Охуели?! Где все?—донеслось из коридора ещё раз.

И тут в глазах мамы мелькнуло что-то очень страшное. Она медленно поднялась с кресла, подошла к старому советскому пылесосу и отсоединила от него алюминиевую трубку. Мягко ступая по паласу, мама вышла в коридор.

Отец упал после первого же удара трубкой по лбу. Если честно, в таком состоянии он и от удара полотенцем упал бы. В нём плескалось не меньше литра.

—Ты как разговариваешь! Чему сына учишь! Уши вянут! Сволочь!—закричала мама, схватила отца за волосы и начала охаживать его трубкой по туловищу.

Сначала отец застонал. Затем перевернулся на живот. После десяти ударов притворился мёртвым. Мама быстро остыла, бросила на пол измятую от ударов трубку и пошла обратно в комнату.

В её стиснутом кулаке торчал клок отцовских волос.

•••

Через месяц я снова остался дома один. Мама в третий раз поехала к знахарке, но до заговора дело так и не дошло. Бабка к тому времени раскрутилась и начала заговаривать от пьянства местных депутатов, бизнесменов и даже директора спиртзавода. До черни ей уже не было дела. Говорят, потом она не вылечила какого-то авторитета и сбежала к сестре за Урал—прятаться там в дремучей тайге и оберегать деревню от волков.

Мама положила клок волос в прозрачный пакетик и хранила его в коробке из под летней обуви, где рядом с газетными вырезками лежали карты Таро и сборник предсказаний Нострадамуса. Пакетик так и провалялся в коробке тринадцать лет, до тех самых пор, пока я не унёс коробку за гаражи на районе и не сжег её в яме вместе со старыми документами.

Но к тому времени все хранившиеся в коробке талисманы не имели уже ни малейшего значения.

Костюм

Рассказ опубликован в альманахе «Взмах-4». Редактор Дмитрий Орехов.

На вещевой рынок мы ходили трижды в год: перед летними каникулами, за неделю до первого сентября и глубокой осенью—докупать одежду на зиму. О вкусах и ассортименте говорить особо нечего: покупали в основном то, что подешевле и то, что носят все, дабы не отставать и не выделяться.

Но когда отец закодировался, ситуация изменилась.

Отца зашили аж на пять лет. Я и поверить не мог, что мы так долго будем жить без скандалов.

Вторым приятным бонусом шли деньги—они теперь оседали в кошельке мамы.

Зарплата.

Шабашки.

Редкие премии.

Перед началом учебного года школа устраивала сборы. На них классные руководители выдавали список учебников и просили денег на ремонт. Родители одевали детей в самое Лучшее и Новое, что могли себе позволить. Торжественный день, смотрины перед всем классом.

И вот мы пошли на рынок. Купили мне джинсы по размеру, свитер, рубашку и новые кроссовки. Отец сторговался с каким-то вьетнамцем на триста рублей и купил мне лучшие белые кроссы из тех, что висели на алюминиевой решетке.

Я чувствовал себя совершенно иным человеком. Я сходил на сборы и предстал перед одноклассниками во всей красе. Меня оценила даже моя возлюбленная Алиса.

Но жизнь вечно ставит подножку, когда этого не ожидаешь. В следующую субботу, перед началом первой учебной недели, мама с отцом вернулись домой дико довольные. Я только проснулся, сидел в кресле и читал журнал «Футбол».

Родители открыли сумку и достали из него какой-то шуршащий пакет.

—Держи. Примерь.

Я подозрительно покосился на протянутую мне вещь.

—Это что?

—Костюм,—отец даже вытянулся от гордости,—Спортивный. Адидас!

У меня прихватило дыхание. Адидас! Я схватил пакет, нетерпеливо оторвал липучку, не глядя выхватил олимпийку и обмер.

Я держал в руках приятную на ощупь вещь с тремя полосками… бирюзового цвета.

Я поднял глаза на родителей и отчеканил:

—Я ЭТО не на-де-ну.

—Это ещё почему?—отец приподнял брови,—Мы еле сторговались.

—Он бирюзовый!—воскликнул я.

—Ну и что? Нормальный костюм!

—Цвет морской волны,—поддержала отца мама.

—Он девчачий!—на мои глаза навернулись слезы.

—Да какой еще девчачий…

Отец отнял у меня пакет и достал оттуда бирюзовые треники.

—Ну ты примерь хотя бы,—грустно протянула мама.

—Одевай давай, чего… выё… выделываешься!

Отец раздражённо бросил мне трико. Я с обреченным видом стянул с себя домашние подштанники, засунул ноги в бирюзовые штанины и застегнул олимпийку прямо на голое тело.

—Ну… Нормально!

Отец подвёл меня к зеркалу. Я чуть не разрыдался. В отражении стоял ботаник в девчачьем костюме. Позор класса. Изгой школы. Районный клоун.

—Я не буду это носить!—я стремительно вылез из костюма и бросил его на кресло,—Что хотите делайте. Я его сожгу!

Отец разочарованно рыкнул и вышел. Мама аккуратно подняла костюм с кресла и, не глядя на меня, отправилась следом.

«Ну и чего делать? Итак еле уломали её. Придется идти сдавать. И чего он разнылся? Хороший костюм, качество—во! Ну а чего поделаешь? Пошли, отнесём. Цвет ему, видите ли, не нравится…»

Я услышал тяжёлые шаги в коридоре. В комнату вернулся отец.

—Одевайся давай. С нами пойдёшь.

Мы молча дошли до рынка «Промышленный», который располагался недалеко от школы.

—Чё, великоват всё же костюмчик?—спросила нас румяная продавщица, забирая бирюзовый ужас назад,—Меньше размеров нет!

—Да он ему и не понравился…—буркнул отец.—Деньги вернёте?

Продавщица достала из пакета костюм и внимательно его рассмотрела.

—Вроде не попортили. Может, другое чё присмотрите?

Отец посмотрел на меня и кивнул в сторону прилавка. Выбирай, мол, чего уж там.

Я оглядел ассортимент. Среди горы синих костюмов самых разных марок с торчащими белыми нитками мне в глаза бросились самые модные треники нулевых.

Германки—чёрные зауженные на щиколотках штаны с немецким флагом на правой штанине. Обычно их носили гопники и крутые пацаны. Германки делились на две категории: палёнки и натуралки. Натуралки отличались «капельками» на замках карманов и небольшом значке ® над немецким флагом.

Я подошёл и достал спортштаны. Эти были натуралками. С «капельками».

—Быстрее всего разбирают. Последние, S-ка.

Я посмотрел на отца.

—Почём?

—Пятьсот.

Отец почесал щетину.

—Дорого. За триста пятьдесят взяли бы.

—За четыреста отдам,—не моргнув глазом, ответила продавщица.

Отец кивнул. Я схватил треники и перелез через прилавок—примерить, всё ли в порядке. Продавщица растянула простынь, прикрывая меня от проходящих мимо покупателей.

Штаны сидели как влитые.

Третьего сентября я аккуратно сложил германки в рюкзак и пошел в школу в предвкушении физкультуры. Отсидев пять уроков как на иголках, я понёсся в раздевалку, переоделся и вышел на школьный стадион. Все, у кого германок ещё не было, завистливо покосились на блестящий под солнцем немецкий триколор.

—О, германки купил,—оценил обновку лучший друг Леха,—теперь нас двое таких в классе.

Физрук свистнул и мы с Лёхой потрусили вокруг футбольного поля по асфальтовой беговой дорожке. Я старался не спешить и держаться уверенно.

—Не зевай, Сошников!—раздался звонкий голос позади.

Картинка дрогнула и я полетел на асфальт. Новенькие германки треснули на колене, ткань расползлась вместе с кожей. Из дыры посочилась кровь.

Я поднял глаза и увидел тонкий силуэт Алисы. Она подставила мне подножку.

Я хромал неделю. Родители Алисы получили нагоняй на общем собрании и были готовы купить мне новые германки, но я уговорил маму отказаться. Всё первое полугодие я ходил на физкультуру в старых трениках двоюродного брата. Зато Алисе не влетело от родителей.

Ради любви всегда нужно чем-то жертвовать.

Парк

Рассказ опубликован в альманахе «Взмах-4». Редактор Дмитрий Орехов.

Гулять с гопниками-бегунами во дворе мне совершенно не хотелось, так что я увлёкся чтением. К девяти годам я запоем проглатывал детские детективы «Чёрный котенок», в которых обычные школьники нарывались на приключения, хитро преодолевали трудности и стабильно сдавали ментам наркоторговцев, мошенников и убийц.

Каждому пацану в классе хотелось стать героем детского детектива. А я добрался до вершины желания — мечтал вырасти и стать оперативником угрозыска.

Как хорошо, что детские мечты никогда не сбываются.

В начале учебного года мы с друзьями организовали Детективный Клуб. Чаще всего деятельность организации сводилась к слежке за одноклассницами и фальсификации событий, но однажды, звенящей зимой двухтысячного года, мой друган Юрок отыскал нам настоящее Дело…

После уроков Юрок покуривал на балконе и глазел с шестнадцатого этажа на раскинувшийся под окнами парк. После девяностых из развлечений в парке остались только драки, шальной секс в кустах и ширево в кассах заброшенных аттракционов. Так как на улице стояла середина февраля, о густых кронах деревьев не было и речи — свысока парк просматривался вдоль и поперёк. Докуривая вторую и последнюю за день сигарету (скоро с работы должна была вернуться мама), Юрок заметил странного мужика. Мужик копался в заброшенном бетонном колодце и явно нервничал. «Наркодилер» — догадался Юрок. Он затушил сигарету, распахнул окно, чтобы проветрить балкон и стал наблюдать за преступником. Мужик поковырялся в снегу, что-то пощупал и, озираясь, посеменил к дыре в заборе.

Юрка охватила эйфория. Он тщательно записал все действия в клетчатую тетрадь, не спал полночи и пришёл в школу с весьма заговорщицким видом.

— Тёмыч, приходите с Тохой ко мне после уроков. Я рассекретил склад с наркотиками! — взволнованно прошептал он перед первым уроком.

Склад с наркотиками — это серьёзно. Я как раз дочитал детский детектив про наркодилеров и досконально знал, что следует делать в подобных ситуациях. После уроков мы пришли к Юрку, сели на диванные подушки и разработали план.

Первым делом стоило сходить и осмотреть схрон. Так как за схроном наверняка наблюдали со стороны, мы выбрали себе конспиративные имена и придумали маскировку. Тоха предложил камуфляж, но у его отца в итоге не нашлось подходящих нам размеров. В сапогах сорок пятого мы смотрелись странно. Сошлись на лыжах и коньках.

После осмотра мы пойдём в местное отделение милиции и принесем им найденное Вещественное Доказательство. Милиция раскроет дело, посадит негодяев, а нас наградят на торжественной школьной линейке. И всё это, конечно, увидит девочка Алиса. Точнее, не девочка Алиса, а старший лейтенант Детективного Клуба Королькова. Старший лейтенант Детективного Клуба Королькова, при виде которой я трепетно цепенел.

План разумно отложили до выходных, чтобы не прогуливать школу.

В субботу мы с Тохой вышли на оперативное задание. Юркá решили не брать — почему-то подумали, что он уже засветился, наблюдая за преступником из окна, да и проживание рядом с местом преступления повышало риски. Разбрасываться столь ценными кадрами не хотелось.

В тот день я стал Андреем, а он Антоха Максимом. Мы максимально непринуждённо зашли на территорию парка и уселись на старую деревянную лавку. Я нацепил на ноги коньки и засунул под голенище два куска линолеума, чтобы не подвернуть голень. Антоха застегнул крепления и поправил вечно слезающую шапку.

— Ну что, Антх… Ну что, Макс, погнали?! — спросил я своего друга и похлопал себя по бокам.

— А. Ну да… — ответил мне Антоха-Макс, стараясь не упасть на землю. На лыжах он держался откровенно плохо.

Постоянно путаясь в подставных именах, мы добрались до противоположной части парка и осмотрели место преступления. Потоптавшись по свежему снегу пару минут, мы, естественно, ничего не нашли и храбро решили осмотреть колодцы. На поверку они оказались старой подземной канализацией, разобранной на части и поставленной на попá. Три одинаковых колодца стояли параллельно друг другу, доверху набитые снегом и лишь на одном из них виднелся чёткий отпечаток ноги. Я сразу же понял, что схрон там.

Антоха перевернул лыжную палку и ковырнул корочку снега в первом колодце. Я направился к правому. Копнул раз. Копнул два. Ничего. Я заподозрил неладное — палка практически достигла дна, а желаемого мешка наркоты всё не было и не было. Тогда я переместился к правому бортику и пошуровал палкой там. Потыкал, поводил замысловатые линии. Кажется, нич…

… Есть! Палка уперлась в какой-то плотно набитый предмет.

— Антоха! Нашёл! — радостно крикнул я — Иди сюда скорее!

Антоха с нетерпением подбежал ко мне. С гордым видом я поддел предполагаемый схрон и рванул его на себя. Мешок с шуршанием перевернулся и на белый свет вывалилась… синяя женская кисть со скрюченными тонкими пальцами.

— АААААААА! — мир вокруг меня задребезжал от страха и ужаса.

— АААААААА! — проорал Антоха в унисон мне и рванул что есть мочи к тропинке.

Я понёсся за ним. Земля выпрыгивала из под ног. Ледяной ужас сжимал сердце и лёгкие. Задыхаясь, мы бежали к выходу из парка, бежали к перекрестку, через пустырь, на школьный, школьный…

Под коньками клацал асфальт.

Антоха пересрался настолько, что до самой школы бежал прямо в лыжах. Отдышавшись, мы решили поскорее разойтись по домам. Я судорожно добрался до квартиры, поел какой-то каши и до позднего вечера бездумно пялился в экран телевизора.

Отец смотрел хоккей.

Ночью мне приснился парк. Колодцы потемнели, парковые деревья тянули к ним свои сухие облысевшие ветви. Я с замиранием подходил к правому колодцу и синяя рука хватала меня за шнурки на ушанке. Из под снега доносился заливистый женский смех.

Утром перед уроками мы доложили о результатах разведки Юрку. Юрок предложил всё же сдать труп ментам и мы нашли его довод весьма разумным. Не оставлять же его там лежать. Кто-то же её ищет…

После уроков мы отправились к участковому, который сидел в небольшой каморке рядом с игровым клубом. В клубе взрослые пацаны щёлкали по кнопкам игровых приставок. Участковый чуть ли не ежедневно щёлкал рюмки.

Когда он, шатаясь, приходил во дворы поучать пьяных, смеялся весь район.

Трясясь от волнения, мы постучались в расшатанную дверь милицейского пункта. Нам никто не ответил. Стучать второй раз мы постеснялись. Юрок, будучи самым высоким из нашей троицы, заглянул в окно, увитое замысловатой чугунной решёткой.

— Лежит на диване, как труп… — передал он нам сверху.

На следующий день идти к участковому расхотелось. Чем он нам поможет? Посовещавшись, мы решили пойти на Масленицу в следующие выходные. На гуляния сгоняли кучу ментов для пресечения массовых драк и алкогольного буйства. Там-то мы и отведём товарищей милиционеров к ужасным колодцам…

Искать ментов на Масленицу мы снова пошли вдвоём, на этот раз Юрок с нами даже не просился. Менты важно ходили по аллеям в своих серых бушлатах, шмыгали носом и строго смотрели по сторонам. Подходить к ним было страшновато, поэтому мы просто плелись за нарядом по длинным тропинкам и садились на каждую встречную лавочку: поправляли валенки и ушанки, пили остывший чай из старого термоса Тохи.

— Слушай, — сказал мне Антоха, когда на главной поляне уже жгли соломенное чучело, — А ведь нас будут допрашивать.

— А допрашивать-то нас без родителей нельзя… — вспомнил я одну из сцен моей любимой серии про Дмитрия Блинкова-младшего.

— Меня отец убьёт за такое.

Я представил себе маму, сидящую в отделении после длинного рабочего дня на керамическом заводе. Сердце моментально сжалось.

— Мда. Меня тоже не похвалят…

Мы виновато посмотрели друг на друга, встали и пошли домой, не желая подставлять и без того измученных родителей.

***

Труп снился мне ровно неделю, а потом, как это обычно и бывает в детстве, новые приключения затёрли неприятные воспоминания.

Уже в июле, гуляя с мамами в парке, мы увидели, что колодцы снесли, а кустарник вокруг вырубили на корню.

На стволе старого дуба висел обрывок выцветшей красно-белой ленточки.

Татами

На рубеже двадцать первого века, когда никто ещё толком не верил, что смена тысячелетия изменит мир, страну, город или хотя бы район, мама решила отдать меня в секцию дзюдо.

Почему именно дзюдо? Я не понимаю до сих пор. В десять лет я был выше всех одноклассников. И тоньше всех одноклассников. Мои руки свисали чуть ли не до колена, а ноги росли практически от рёбер. Секция кикбоксинга плакала по мне каждый вечер. Но президент Путин занимался _дзюдо_…. К тому же, на первом родительском собрании тренер Александр Алексеевич рассказал нашим мамам про Спортроту. Дзюдоистов в армии ценили, кормили, не избивали и не отправляли воевать в Чечню.

Аргумент настолько сильно впечатлил наших мам, что на первое занятие отправились все мои друзья и приятели. Пошёл даже толстяк Пух. Пух был для меня пацаном-загадкой, я никак не мог понять, почему на уроках физкультуры он не может кувыркнуться. При его-то комплекции! Ладно, я—я постоянно бился о маты острыми локтями, задевал швы коленками, царапал копчик… А Пуху всего-то нужно было спрятать голову в пузо и покатиться.

Тренер Александр Алексеевич в синем спортивном костюме RUSSIA быстро объяснил нам, почему Пух не может кувыркнуться. Секрет таился в группировке. Из-за жира Пух не мог как следует сложиться, а оттолкнуться ему мешали слабые мышцы ног. Александр Алексеевич две недели гонял нас по залу, заставлял подтягиваться, отжиматься, таскать друг друга на спине туда-обратно. И не показал ни одного приёмчика! В итоге из всей компании курс молодого бойца выдержали лишь трое. А потом при школе открыли секцию греко-римской борьбы—и последние мои приятели предпочли заниматься поближе к дому. Первый бросок «через себя» я остался изучать совершенно один.

На удивление, я не стал в секции изгоем, хотя бороться у меня не получалось из-за высокого роста и излишней воспитанности. Никак не повлиял даже досадный случай, когда один из начинающих дзюдоистов увидел меня на районе в очках. С тех пор он стал называть меня «очкастиком», но остальные пацаны его не поддержали. Мы были постарше его на пару лет и очки уже не казались нам смешными. А ещё мне кажется, что многие просто не знали, кто я такой… Я почти уверен, что и тренер толком не помнил, как меня зовут. Я растворился в массе средних пацанов, которых и выгонять вроде жаль («Куда они пойдут? На улицу, в группировки?»), и возиться не очень-то и хотелось.

Так пролетели полгода. Мы уже выучили несколько бросков и знали значения диковинных слов вроде «ниппон» или «хансоку-макэ». Тренер поручил нам купить тетрадку в линейку. В начале каждой тренировки он объяснял нам философию дзюдо (что-то про снег на ветке и принцип использовать силу противника против него самого). Вводная часть нравилась мне больше всего—мы садились на пятки вокруг сенсея и клали тетради на татами, не хватало только чая в маленьких чашечках и красивых девушек в кимоно с измазанными побелкой лицами. Моё кимоно пошло после стирки какими-то жёлтыми пятнами, напоминавшими по цвету мочу. Я стеснялся этого подержанного кимоно, купленного у кого-то с рук по объявлению в газете и одновременно радовался, что пятна проступили исключительно выше пояса.

В конце года тренер традиционно собрал нас в круг, но вместо очередной короткой лекции озвучил важную новость.

—В январе в ДК «УАЗ» пройдут районные соревнования. Будет выступать ваш возраст. Так что пора готовиться. Вопросы?

—Все будут выступать?—крикнул с места Витька, хулиганистый и оттого заметный середнячок.

—Все, Жигулёв, все! Кто не хочет—подумайте, надо ли вам тренироваться. Я тут никого не держу.

Я подумал пару дней, но так ничего и не придумал. Мне не очень нравилось бороться, я боялся сокрушительных поражений на соревнованиях, но идти в армию не хотелось больше всего. Я знал, что там старослужащие заставят меня стирать свои носки, а если откажешься—убьют. Или покалечат табуретками. Оставят на ночь в бочке с ледяной водой. Заставят отжаться тысячу раз. Будут вымогать деньги у мамы… Ужасные картинки сменяли друг друга так быстро, что я предпочитал потерпеть семь лет и попасть в спортроту.

Как-то я сидел с бабушкой у телевизора. Она внимательно следила за очередным сериалом и, сопереживая насильно выдаваемой замуж героине, произнесла фразу «стерпится-слюбится». Вот и я стерплюсь-слюблюсь с дзюдо. В конце концов, любители дзюдо становятся даже президентами.

Декабрь пролетел стремительно. Чем подготовка отличалась от обычных тренировок, я не очень понял. Разве что, тренер стал уделять перспективным мальчишкам ещё больше времени. Тренировки закончились за два дня до Нового года. Я насдавал найденных бутылок, сложил вырученную сумму со спонсорской помощью от бабушки и купил родителям подарки. Маме—какие-то дешёвые духи, а отцу—пачку хороших сигарет Mallboro. В новогоднюю ночь отец напился и раздал всю пачку двум заигрывающим с ним бабам. Мама устроила скандал (официально из-за скотского отношения к подарку сына, но я думаю, что всё же из ревности). Потом они поочерёдно уходили из квартиры, кричали, посылали друг друга подальше, а я сидел в зале с миской оливье и терпеливо ждал, когда же наконец кто-то из них устанет. В пять утра отец ушёл окончательно и вернулся домой только третьего января, сильно помятый и похудевший. Мама заподозрила, что эти два дня он провёл у одной из новогодних баб. Скандал начался заново… В общем, все праздники они либо ссорились, либо старались друг друга не замечать, а я сидел и думал—вот почему я выбрал именно сигареты? Купил бы ему годовую подписку на спортивную газету «Чемпион» и все были бы довольны. Уж «Чемпион»-то он точно не раздавал бы всяким бабам.

Год начался отвратительно, а тут ещё эти соревнования. Девятого января я настраивался на предстоящую мне борьбу, ходил из угла в угол и не понимал, что со мной происходит. Меня колотило от волнения, но в десять лет всегда волнуешься или боишься несознательно. Мама заметила мою нервозность и дала совет: возьми с собой иконы, они тебя защитят и придадут сил. В моей комнате иконы стояли на застланной скатертью швейной машинке, я выбрал своего ангела-хранителя Артемия Антиохийского и сложил в портфель. Пошатавшись по квартире ещё с полчаса, решил рискнуть: сунул во внутренний карман портфеля старую икону Богородицы с латунными раздвигающимися створками. Эта икона досталась мне от прабабушки. Я слышал по телевизору, что старые иконы стоят дорого и за ними охотятся бандиты, поэтому всегда берёг Богородицу больше остальных. Но для первых соревнований мне требовалось сильное заступничество.

Всё это время отец ржал над моими попытками запрятать иконы поглубже. «Христосика вырастила!»—кричал он маме с дивана.

Следующим утром нас посадили в воняющий бензином красный Икарус и повезли куда-то в сторону центра. Я в центр ездил очень редко и только с родителями, чаще всего на футбол или пару раз в год на центральную набережную, которую мы показывали редким родственникам из других городов, так что с интересом наблюдал в окно незнакомые мне улицы, остановки и перекрёстки. Выглядели они абсолютно так же, как и улицы, остановки и перекрёстки рядом с моим домом, но я всё равно на подсознательном уровне чувствовал, что нахожусь на чужой территории. Автобус проехал длинную заснеженную аллею с торчащими из сугробов голыми деревьями и свернул на задний двор. Там нас высадили, пересчитали и строем повели внутрь большого здания без вывески.

Внутри пахло краской и старыми водопроводными трубами. Александр Алексеевич показал нам раздевалку. Он не пожелал никому удачи, просто громко произнёс «услышите свою фамилию—выходите на татами!» и скрылся за дверью. Якобы «поговорить с организаторами».

Мне сразу же стало не по себе. Все наши пацаны куда-то быстро подевались, я переодевался рядом с незнакомыми мне дзюдоистами. Нервничая и торопясь, я дёрнул кимоно из портфеля и выронил на пол икону—не ту, что прабабушкину, а первую, попроще. Я знал, что за веру в бога меня засмеют. Точнее, не за саму веру в бога, а за то, что я послушался маму и позволил ей напихать в мой портфель всяких там икон. По своей воле ни один уважающий себя пацан иконы брать бы не стал.

Быстро уронив кимоно на икону, я схватил её и запихнул наобум куда-то вглубь рюкзака. Затем, желая поскорее покинуть неуютную тесную раздевалку, напоминавшую мне пустую коробку с расставленными по углам лавочками, я начал спешно натягивать штаны кимоно. Запутался, конечно, чуть не упал. Пришлось сесть. Долго рылся в портфеле, с ужасом осознавая, что забыл дома пояс… Без пояса до соревнований меня бы не допустили. Всё-таки нашёл его за порванной подкладкой. Напялив чешки, пошлёпал в зал, пытаясь не потерять их по пути. Летом отец перепутал размер моей ноги и купил чешки на два размера больше.

В зале на татами сидело около сотни пацанов. Все, как один, в белых кимоно и с короткими стрижками, лишь некоторые немного выделялись ростом. У самого края сидел Диман из нашей группы. Я тут же подбежал к нему и сел рядом, радуясь, что нашёл хоть кого-то из своих.

—Здарова,—заметив меня, спокойно сказал Диман,—Ты тоже проиграл?

—Нет,—неуверенно ответил я,—А ты?

—Первый проиграл…

—А что, уже вызывают?

—Ну да,—Диман махнул рукой куда-то вперёд,—Половина наших уже выходила.

Меня пробил озноб. Я даже не подозревал, что соревнования начались. Я представлял себе, что мы начнём с какой-нибудь речи или… торжественной линейки. Как, например, на школьном турнире по футболу.

—А там по алфавиту вызывают?—спросил я Димана.

Он пожал плечами. Разговор не клеился, Диман пальцами правой руки выводил на матах какие-то невидимые узоры. Видимо, переживал из-за первого поражения. Я стал усиленно вслушиваться в звуки, доносящиеся из закрепленных под крышей динамиков. «Ба-вввв-бваааа-бабвав»—произносил динамик—«Бааабовввфф».

Тут у меня прихватило живот. На секунду я даже подумал сдаться и убежать домой. Какой из меня толк в таком состоянии? От волнения я даже не мог сфокусировать взгляд. Меня останавливало только то, что я не знал дорогу домой.

—Эй,—неожиданно пихнул меня Диман,—Ты чё сидишь-то? Тебя уже два раза звали.

Я резко вскочил с колен, посеменил вперёд. Толпа расступилась и я увидел здоровенного судью, смотрящего на меня сверху вниз.

—Ты Сошников?—строго спросил он.

Я ошалело кивнул.

—Успел,—констатировал судья,—Давай, живее.

Я выскочил на татами и тут мир вокруг зашатался. Где-то вдали звякнул гонг. До ушей донеслось грозное «ХАДЖИМЭ!». Я сделал несколько шагов в центр татами, впервые взглянул на противника—и тут же отчётливо увидел его лицо. Я увидел страх, страх ещё более дикий, нежели у меня. Худой паренёк побледнел, его губы подрагивали. Я на автомате сблизился с ним и схватил за грудки кимоно. Парень попытался сопротивляться, но я уже понял, что он согласен проиграть. Не придумав ничего лучше, я просто, по-дворовому подставил ему заднюю подножку. Парень упал на лопатки, окружающую пелену будто бы засосало пылесосом и до меня донеслась громкая команда «ИППОН!».

Я выиграл первый бой в своей жизни.

Парень с облегчением поднялся, мы суетливо поклонились друг другу и я побежал обратно к Диману, но его уже не было на прежнем месте. В зале одновременно боролись несколько пар. Видимо, Димана вызвали на второй бой…

Радость от победы продлилась недолго. Живот всё равно не отпускало, в добавок ко всему захотелось по-маленькому. Где находится туалет, я не знал, уйти надолго боялся—в общем, пришлось терпеть. На этот раз я сел поближе к судьям и расслышал свою фамилию с первого раза. Навстречу мне выкатился коренастый и лопоухий паренёк. Я привычно вцепился ему в грудки кимоно и мы начали таскать друг друга из стороны в сторону. Пытаясь сбить его с ног, я не особо понимал, что делаю—тело работало на автомате. В какой-то момент я попробовал думать головой и двигаться осознанно—и в эту же секунду парень нырнул куда-то под меня, татами закружилось перед глазами и я упал прямо на спину.

—ИППОН!—закричал судья.

Чудес не бывает. Третий бой я проиграл в партере: мы снова долго ползали на четвереньках, а я как-раз пропустил две тренировки, где разучивали уход от удержания… Соперник выиграл, я выбыл из соревнований. Одна победа, два поражения. Не так уж и плохо, если забыть, что первая победа досталась мне незаслуженно.

Я поплёлся в раздевалку. Она оказалась набита такими же неудачниками, как и я. Большинство из нас молча переодевались, не поднимая на соседей взгляд. Я отыскал в груде портфелей свой и торопливо запихал внутрь кимоно—в большом зале было холодно, очень хотелось поскорее влезть в свитер и застегнуть по горло тогда ещё абсолютно немодный оверсайз-пуховик. Прыгая на одной ноге, я натянул подштанники, поверх—джинсы, в которые надёжности ради заправил всё, что смог. Джинсы всегда были мне великоваты и даже сейчас пришлось застегнуть ремень на вторую дырку.

—Ну что, тоже всё проиграл?

Я поднял взгляд и увидел Димана. Он стоял полностью укутанный—видно было, что его руки из-за большого количества одежды под пуховиком не опускаются вдоль туловища, а расставлены слегка в стороны.

—Первую выиграл, две проиграл,—ответил я.

Лицо Димана осталось таким же безразличным. А я надеялся, что он хоть чуть-чуть позавидует…

—Домой поедешь?

Я огляделся по сторонам. Вообще-то, нас должен был повезти обратно тренер. Для этого нужно было дождаться, когда закончатся все бои. А если победит кто-то из наших то, наверное, и церемония награждения… Ждать мне не хотелось, мне хотелось поесть супа и грустить на кровати, отвернувшись к стене. Поэтому я согласился, но прежде всё же уточнил:

—А ты знаешь, как ехать?

Диман кивнул.

Я натянул на голову шапку, проследив, чтобы она доходила до переносицы. Вообще, я любил надевать шапку повыше, но отец постоянно попрекал меня тем, что высоко шапки носят только девчонки. Я не хотел прослыть девчонкой.

Диман провёл меня через аллею, которую я видел из окна автобуса. Мы остановились на разбитой остановке. Я не помню, разговаривали ли мы о чём-то, но даже если и разговаривали, то мало. В общем-то, я ничего особо о Димане не знал, кроме того, что у него есть старший брат, он тоже ходит на дзюдо и у него даже неплохо получается. Стояли мы недолго, минут пять, после чего перед нами остановился скрипящий трамвай, выкрашенный до середины красной краской. Верхняя часть его была жёлтой, фары—круглыми, а салон я не рассмотрел, потому что маршрут пролегал через центр, считался самым популярным и любой травмай в любое время суток был забит людьми под завязку. Мы стояли ближе к заднему стеклу, оно запотело и снаружи ничего не было видно, но Диман не нервничал.

—Я дорогу наизусть знаю. Нам ещё пять остановок,—ответил он мне, когда я высказал свои опасения.

Пока мы ехали, Диман рассказал мне, что его возят ещё и на гимнастику в тот самый ДК «УАЗ», где проходили соревнования. Гимнастика ему нравилась больше, особенно поролоновая яма, в которую можно прыгать и тебе ничего не будет. А ещё там был большой сетчатый батут и канат, который на самом деле кабель. «Резиновый и жжётся, если съезжаешь»—объяснил Диман. Ещё он рассказывал про кувырки, сальто и прочие впечатляющие вещи—в общем, я уже захотел было бросить нафиг это дзюдо и ездить на трамвае в ДК «УАЗ». Гимнастов наверняка тоже берут в спортроту. Они же спортсмены? Спортсмены…

На этом моменте Диман схватил меня за рукав и потянул к выходу. Мы спустились по ступенькам, обогнули бетонное ограждение трамвайной остановки и… Я огляделся вокруг.

Незнакомые дома.

Незнакомая улица.

Они такие же, как мои.

Но чужие.

—Димыч…—тревожно произнёс я,—Ты же сказал, что мы домой едем.

—Ну да,—Диман кивнул,—Вон, смотри, это мой дом. Через дорогу.

И тут я запаниковал. Дальше зала дзюдо я не ходил—родители говорили, что там, у самой границы города, опасно появляться без взрослых. Даже странно, что такой нормальный пацан как Диман рос на этом районе.

Мы перешли дорогу и Диман остановился.

—А я-то не тут живу… Я у больницы живу…—промямлил я.

—А. Да? Ну, до больницы я не пойду. Мне домой пора.

Диман покрутился из стороны в сторону.

—Вон там рынок. От рынка знаешь, как идти?

—Знаю.

—Ну ладно. Пока,—равнодушно сказал Диман, развернулся и пошёл в сторону дома.

Я побрёл туда, куда указал Диман. Пройдя полсотни метров, я немного пришёл в себя и понял, что Диман как-то неоднозначно махнул рукой в сторону. Куда поворачивать на перекрёстке—налево или направо?

На улице смеркалось. Оставаться в незнакомом районе вечером я боялся. То и дело сглатывая ком в горле, я наобум повернул налево. Навстречу мне шли хмурые взрослые в чёрных пуховиках—но это ладно, это не страшно. А вот два пацана чуть постарше, что прошли вплотную, явно намереваясь задеть меня плечом… Увернувшись от столкновения, я инстинктивно свернул в какой-то двор и побежал вдоль подъездов. Во дворе было пусто, но я всё равно ругал себя за неосмотрительность. Свернуть на чужом районе с освещённой улицы в тёмный двор—ты дурак, Тёма?

Не зная, как избежать опасности, я добежал до угла дома и прижался к стене. Уронил портфель в сугроб, развязал его и начал искать прабабушкину икону. Сожму её в руке. Бог сильнее гопников.

Я рылся в рюкзаке и елозил по дну руками, но не ощущал ладонями ничего, кроме холодного брезента. Психанув, я перевернул рюкзак и вытряхнул содержимое на утоптанный мной же пятачок рядом с сугробом. На снег упала левая чешка, смятые штаны, змейкой выскользнул пояс. Последним комком вылетела куртка кимоно и носки. Я заглянул в портфель и ещё раз тщательно проверил дно, тыча пальцами в каждый угол. Залез даже за порванную подкладку.

Икон не было. Они пропали.

Я суетливо начал расправлять измятую одежду—вдруг они зацепились за швы или завалялись в складках? Нет. Нет. Икон не было. Вот, только нашлась правая чешка.

Я запихал намокшую, посеревшую одежду обратно, закинул незастёгнутый рюкзак за спину и обречённо побрёл обратно на освещённую улицу. Страх сменился ступором, я уже не боялся старших пацанов. Что они у меня отнимут? Кому нужны мои чешки… или кимоно с подозрительными жёлтыми пятнами?

Я брёл наугад и даже переходил дорогу на красный. Я сразу же понял, что это бог забрал у меня иконы. За предыдущие грехи, за плохое поведение, за постоянную лень. Уже потом, повзрослев, я понял, что иконы тупо вытащили из портфеля. Какой-нибудь гопник, рыская по карманам в переполненной раздевалке, принял их за антиквариат. Но тогда, не имея уже ни сил, ни желания найти дорогу домой, я винил в произошедшем только себя.

Через полчаса я заметил знакомую аллею—вышел к родному району с другой стороны, довольно далеко от рынка. На душе не полегчало. Добравшись домой, я кинул рюкзак в прихожей и как приговорённый к смертной казни преступник поплёлся в комнату. В комнате я упал на колени перед швейной машинкой, где стояли оставшиеся иконы и начал просить у бога прощения. От обиды я даже немного расплакался.

На звуки из прихожей пришёл отец. Увидев меня на коленях перед иконами, он не стал издеваться. Просто молча ушёл курить в туалет.

Будь эта история вымыслом, её бы ждал волевой хэппи-энд. Осознав свою легкомысленность, я бы укрепил веру в бога, вернулся на секцию дзюдо и получил бы какой-нибудь дан. Но жизнь не любит хэппи-энды, так что на дзюдо я больше не пошёл. А через месяц передумал. Мама отвела меня к Александру Алексеевичу и попросила взять обратно. Парни в группе за месяц прошли много нового и мне пришлось совсем тяжко, так что вскоре я снова бросил дзюдо и учился жить с мыслью о предстоящей поездке в горячую точку рядом со злыми «дедушками».

Но тут в школе стали проверять зрение. Оказалось, что у меня уже минус три. Зрение убывало по единице в год. Врачи спрашивали, есть ли у кого в семье проблемы с глазами? Я отвечал, что у бабушки в её шестьдесят лет целых минус шестнадцать. Она носила толстенные очки, из-за чего её уставшие глаза казались пуговками.

Надежды на спортроту сменились ожиданием минус семи. С таким зрением в армию не брали вообще. Судя по динамике, минус семь должны были настигнуть меня в шестнадцать лет.

В эти самые шестнадцать, протерев запотевшие очки, я и рассмотрел повзрослевшего Димана. Он стоял на площади у рынка и высматривал жертву. Старшие пацаны отправили его собирать дань с лохов и ботаников. Он дёрнулся было в мою сторону, но тут его лицо изменилось. Узнал, хоть и не подал вида. Якобы равнодушно отвернулся.

Выходит, район на него всё-таки повлиял.

Власть

Временами память выбрасывает на поверхность дикие воспоминания из детства. Вот, например, за неделю до карантина в гости приехала подруга и напомнила о случае, от которого меня прошиб холодный пот.

Я уже рассказывал, что в начальной школе увлекался детскими детективами из серии «Чёрный котёнок». А ещё я каждый вечер смотрел «Улицы разбитых фонарей». Пока пацаны во дворе мечтали вырасти космонавтами, спецназовцами или пожарными, я собирался стать следователем (хорошо, что детские мечты чаще всего не сбываются). Героизм капитана Ларина покорил не меня одного, вместе с тремя одноклассниками мы организовали «Детективный Клуб» и развернули активную деятельность. Мы завели личное дело на каждого одноклассника и фиксировали проступки. Мама нашла на антресолях парочку удостоверений по охране труда, мы вписали туда фамилии, липовые звания и размахивали «корочками» на переменах. Через месяц в «ДК» захотел вступить каждый второй одноклассник. Так как чистое досье являлось единственным требованием к кандидату, уровень преступности упал до нуля. Никто не обижал девчонок. Никто не пинал по жопе толстого Стасика. Да и не тянули эти мелкие шалости на приключения. Мальчишки в книгах Екатерины Вильмонт ловили наркоторговцев и грабителей, а мы зачитывали права Саньку с задней парты. Не того ждала от меня лейтенант «Детективного Клуба» Королькова! Тогда я придумал хитрый план. Раз преступления не появлялись, их стоило выдумать! После уроков я набрал во дворе мелкий известняк и перетёр его дома в порошок. Получившуюся горку я ссыпал в конверт и на следующий день пришёл в класс пораньше. Капитана «Детективного Клуба» Юрьева не было на месте. Класс пустовал, отсутствовала даже учительница. Я подошёл к месту Юрьева и сунул конверт в нишу под партой. Стоит уточнить, что отпечатков я не оставлял, так как предусмотрительно одолжил у мамы кожаные перчатки. Почему конверт предназначался капитану Юрьеву, а не хулигану Саньку или толстому Статику? Я знал, что в любой истории обязательно должен оказаться предатель—сотрудник, перевоплотившийся в подонка (упс). Учительницу я в тот день не слушал, сидел как на иголках и ждал большой перемены. Дождался с трудом. Как только мы собрались в уголке класса на ежедневное совещание, я многозначительно поднял палец вверх, проследовал к парте Юрьева, извлёк оттуда конверт и показал его сотрудникам «Детективного Клуба». Сотрудники ахнули. —Капитан Юрьев! Объясните, откуда у вас наркотики? Юрьев растерялся. Затем промямлил «да ну вас, я так больше не играю» и убежал в соседний класс. Я тут же забрал с парты его удостоверение, а Королькова вывела в личном деле «Уволен за употрибление наркотиков». Через неделю мы отклонили кандидатуру отличника Вани. В чём он провинился, я уже не помню, но Ваня явно расстроился и нажаловался вечером маме. Тётя Люда расспросила сыночку о нашем органе правосудия и, прямо говоря, охуела. Как назло, на следующий день состоялось родительское собрание, где выяснилось—большинство детей боятся возглавить рейтинг преступников и не знают, как же меня задобрить. Мама долго смеялась после собрания, но всё же уговорила нас расформировать «Детективный Клуб». Прошло двадцать с лишним лет. Я сижу на кухне, сердце моё трепыхается. Вот тебе и мальчик Тёма! Кстати, с Лёшкой Юрьевым мы помирились всего через два дня. Я вписал в его досье опровержение и обвинил в провокации картель из третьего «Б». Всю неделю после уроков мы ходили к Лёшке домой и слушали кассету Децла. В детстве, знаете ли, всё гораздо проще.

Инопланетянин

Рассказ опубликован в сборнике «Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых». Редактор Сергей Князев.

Несмотря на то, что я рос тихим и спокойным ребёнком, каждое лето меня сплавляли к бабушке в Иваново. Но я не жаловался. Бабушка жила в Гарнизоне—бывшем военном городке, расположенном на окраине Иваново у самой кромки хвойного леса. В этих дремучих местах мы не только весело проводили время (войнушки, битвы на мечах, раскопки кладов), но и частенько «шли собирать ягоды», случайно выходили к речке и опять же случайно мочили трусы, волосы и футболку набежавшей волной.

К шести часам любая уважающая себя бабушка делала вид, что верит в нашу примитивную ложь, вешала пахнущую речной водой футболку на балконную верёвку, облачалась в выцветшее платье и шла обсуждать важные новости на лавочку. Мы же, лишённые запретных удовольствий до следующего дня, нередко забирались в шалаши и травили друг другу страшные истории.

Все наши истории строились по одному простому шаблону. Вот есть наш неоспоримо загадочный район—и по нему бродит сатанист. Или маньяк. Или пьяный полоумный мужик, желающий задушить подростка (в конце концов оказалось, что мужик действительно бродил по дворам и караулил пацанов; осенью он напал на местного хулигана Муху и получил от него кирпичом по уху).

Все эти страшные люди хотят похитить нас или убить—и обязательно убьют, если мы не объединимся и не накажем их первыми.

Дальше обещаний восстановить справедливость методом Данилы Багрова дело обычно не заходило. До тех пор, пока мы не столкнулись со сверхъестественной силой…

То, что за Гарнизоном постоянно следит НЛО, знали даже девчонки. В советские времена инопланетяне частенько зависали над аэродромом: то ли изучали советского человека, то ли подсматривали военные тайны. После развала Союза инопланетянам, наверное, стало скучновато: с аэродрома перестали взлетать самолёты, хмурые люди в синих кителях пили на территории водку и растаскивали добро. Подобные безобразия продолжались до тех пор, пока страну не взял в свои заботливые железные руки президент Путин. Пить водку никто не перестал (привыкли), но добро больше не растаскивали—правда, исключительно потому, что растаскивать уже было нечего.

А инопланетяне всё равно прилетали. То ли верили в Путина и его способность вернуть России военные тайны, то ли просто привыкли к людям. Жители смотрели на инопланетян с балкона, изображали испуг, но не убегали в квартиры—втайне они хотели, чтобы гуманоиды заметили их и похитили к себе на планету, куда-нибудь подальше от разваливающегося городка, нищеты и застойной текстильной промышленности.

Но то были привыкшие ко всему советские взрослые, а нас, десятилетних пацанов, идея увидеть НЛО лишала сна. Светка из соседнего подъезда утверждала, что каждую ночь с пятницы на субботу инопланетная тарелка нависает над детской больницей недалеко от нашего дома. Зачем? Никто не спрашивал. Мы же дети.

Задетые тем, что девчонка не просто увидела подобное чудо раньше нас, но ещё и весьма вальяжно нам об этом сообщила, мы с Кирюхой и Муратом решили улизнуть из квартир в полночь и посмотреть на тарелку собственными глазами. Готовились тщательно: заранее не заперли замки, оставив на дверях только цепочки, захватили фонарики, деревянные мечи и пистолеты с пульками. Ровно в полночь, когда бабушка уснула и немного похрапывала (весьма интеллигентно и даже как-то извиняясь), я откинул одеяло, тихонько оделся и выскользнул в подъезд. Там меня уже ждали нервный Мурат и сонный Кирюха. Мы знали, что ночами по тускло освещённому коридору бродят призраки. Мурат явно боялся встретить одного из них.

Затаив дыхание, мы аккуратно спустились и вышли на улицу. Пышные кусты отлично скрывали нас от посторонних глаз… точнее, посторонних не было, потому что улица, отделяющая наш отряд от здания больницы, пустовала—но мы всё равно добрались до забора перебежками, перемахнули на территорию стационара и затаились в зарослях боярышника.

—Ну и куда смотреть? Наверх?—Мурат нетерпеливо поднял голову к небу.

—Подождать надо,—предположил я,—Должен появиться зелёный свет или что-то такое.

Мы застыли в ожидании. Говорить не хотелось, язык сводило от страха. На территории было сыро и темно, по ней явно бродили умершие в больнице трупы детей. Я то и дело крутил головой и покрепче сжимал рукоять деревянного меча. Он, конечно, не такой увесистый, как у амбала Макса из двадцать шестого дома, но зато им можно проткнуть глаз или нехило влепить по ногам. Орал же Кирюха, когда я с размаха попал ему по икре… А если…

—ААААА!!!—по улице пронёсся какой-то нечеловеческий крик и разбился о чугунные перила балконов.

Мы обмерли. Через секунду что-то сильно грохнуло, разлетелось несколько стёкол.

Мурат вскочил с корточек и дёрнул спавшего Кирюху за рукав.

—Это они! Они! Упали!

На полусогнутых ногах, периодически елозя руками по склизкому мху, мы покарабкались ближе к забору. Снова что-то грохнуло, с балконов донеслись возмущённые женские крики и обещание немедленно вызвать милицию. «Дураки какие-то»—подумал я, стуча зубами от адреналина,—«Милиция тут не поможет!».

Мы подобрались к решётке забора и выглянули на полутёмную улицу. Рядом с ветхим киоском, который держал неприветливый азербайджанец, стояло огромное существо.

—Гум…—хотел произнести Мурат, но не смог.

Мы завороженно смотрели на его пошатывающийся силуэт. Гуманоид выглядел неимоверно решительно и бесстрашно. Он медленно поднял голову и посмотрел на Луну. Пытаясь совладать с ослабевшими (от падения с тарелки?) ногами, гуманоид сделал два шага назад. Кажется, мы перестали дышать и моргать.

—ААААА…—прорычал гуманоид.

«Уааа…»—не сдержались мы и одновременно восторженно выдохнули.

—ЗАААА…—прорычал гуманоид ещё раз.

Мы глубоко вдохнули и раскрыли глаза.

—ЗЗЗЗАААААА ВЭДЭВЭ!—крикнул гуманоид и врезался с ноги в дверь киоска.

А потом на асфальт полетели дыни и сладкие арбузы, рассыпались семечки, полувялые томаты смешались с осколками стекла и кровью, капающей с рук пьяного десантника.

Завидев милицейский «бобик», мы побежали вдоль забора и по большой дуге вернулись домой. У подъезда мы встретили наших перепуганных бабушек, проснувшихся от криков и звона стекла. Бабушка Кирюхи не обнаружила его в квартире и сразу же бросилась к соседкам—думала, что он тайком улизнул к другу в гости.

Меня наказали тремя днями домашнего ареста, но на фоне сильных впечатлений они пролетели достаточно быстро. Шестого августа мы уже сидели на лавочке и по-геройски рассказывали всему двору о том, как выследили упавшего на киоск инопланетянина.

Прошло двадцать лет. Страна по-прежнему в руках президента Путина. Мурат отслужил в армии, Кирюха живёт в другой стране. На ивановском аэродроме снова взлетают и приземляются какие-то самолёты, может быть, там даже появились небольшие военные тайны. Но я уже не надеюсь встретить гуманоидов, да и в Гарнизоне бываю достаточно редко.

Неизменным осталось одно: пьяные десантники для меня по-прежнему похожи на инопланетян.

Роспечать

Относительно недавно диктатор подписал указ о роспуске Роспечати. А ведь для меня Роспечать — не пустой звук, я провёл в одном из киосков сети почти два года. Тогда я был совсем мальчишкой, но киоск этот, приткнувшийся ржавым боком к трамвайному кольцу на окраине, многому меня научил.

В 2000-м году дышащий на ладан керамический завод испустил дух и мама, инженер химик-технолог с пятнадцатилетним стажем, осталась без работы. Вакансий по специальности в городе не нашлось, так что мама устроилась киоскёршей. Как назло, в школе отменили продлёнку и мне пришлось ходить после уроков к маме на работу: сидеть на раскладном стульчике, обедать супом из банки, учить, скрючившись, уроки.

По правую руку от меня стоял стеллаж. В первые дни он манил меня сникерсами, фишками, жвачками и шоколадками. Проходя в те годы мимо киосков, я всегда завидовал детям продавщиц. Везуха, блин, бери что хочешь! Реальность же ударила по рукам — за каждый товар мама отдавала деньги из мизерной зарплаты, бесплатно кормить меня вкусняшками никто не собирался. Я быстро уяснил правила — и с тех пор никогда не вёлся на сверхвыгодные предложения и сомнительную халяву.

Уроков нам задавали немного, поэтому осенью я шатался вокруг трамвайной остановки. Со всех сторон её окружали похожие киоски, палатки с фруктами, самопальные точки — и мне, десятилетнему, остановка казалась средневековым городом с морем тайн и приключений. На третий день я выяснил, что в приключениях нет ничего таинственного: у оврага, отделявшего остановку от пригородного посёлка, меня поймали три пацана постарше и, угрожая сделанными из табуретных ножек нунчаками, попытались отнять все ценные вещи (которых у меня не было и в помине). Недолго думая, я рванул от пацанов, петляя между киосками. Сыграл эффект неожиданности, я успел забежать в киоск и спрятаться за полупрозрачной ширмой. Пацаны поискали меня вокруг киосков, изумились исчезновению и удалились обратно в посёлок. Я же решил больше не бродить по чужим районам и заодно принял правило «беги, корона не упадёт» за жизненный принцип.

Сидеть в киоске было скучно, поэтому я всеми днями наблюдал за покупателями. Мужики неизменно пытались склеить маму. Сейчас, вспоминая сальные, хамоватые подкаты, я удивляюсь, как стойко она воспринимала происходящее. Однако, среди покупателей встречались и вполне приличные люди. Один из них, дядя Саша, вёл себя вежливо, покупал газету «Ведомости» и «Спорт-Экспресс», а однажды, попросив в добавок шоколадку, тут же подарил её маме. Девяностые в Ульяновске неприлично затянулись, так что шэринг еды был воспринят нами как исключительно благородный поступок.

Дядя Саша вообще умел ухаживать тактично. Как-то раз, проходя мимо киоска поздно вечером, он заметил, как мы пытаемся поднять тяжёлые ставни, защищавшие окна Роспечати от ночных грабителей. Естественно, дядя Саша нам помог — и с тех пор приходил к закрытию каждый вечер. Холодало, на улице темнело раньше, и дядя Саша стал провожать нас с мамой до дома. Однажды он подарил мне пять чупа-чупсов. Я обомлел от такого роскошного дара, но, придя домой, спрятал их в нижний ящик стола и не трогал, потому что подсознательно понял — меня пытаются задобрить, умаслить, банально купить. А я, как вы помните, в безвозмездные подарки уже не верил.

Вообще, закрывать ставни и встречать нас после работы должен был отец, но он предпочитал шататься по соседним районам, драться, пропивать зарплату и посылать окружающих в- и на разнообразные органы. О существовании дяди Саши он узнал достаточно быстро: что-то ему поведали кореша, что-то донесли завистницы. Удивительно, но даже пьющий сварщик в Засвияжье девяностых выглядел конкурентноспособным вариантом, особенно у переехавших из близлежащих сёл штукатурщиц. И, конечно, рано или поздно соперники встретились — именно там, у киоска, в момент очередного поднятия ставней.

Отец, недолго думая, обложил отборным матом сначала маму, затем дядю Сашу. Глядя на последнего, я подумал, что вот он, крах интеллигента. Дядя Саша оказался ровно в той же ситуации, что и я несколько месяцев назад, разве что, у отца не было самодельных нунчак. Но дядя Саша мгновенно перевоплотился и ответил отцу ровно таким же отборнейшим матом. Отец замахнулся на дядю Сашу и тут же опустился на одно колено — дядя Саша перехватил руку и как-то по-хитрому вывернул ему запястье. Пошатываясь от выпитой водки, отец встал, попятился… И, пообещав дяде Саше убить его, закопать при следующей встрече, утопал к посёлку заливать поражение.

Возвращаясь домой, я подумал, что собственную силу следует скрывать всеми возможными способами. Если твой враг думает, что ты слабее — он уже проиграл.

Детский мир ограничен и слеп, поэтому я не могу рассказать, что творилось между мамой, отцом и дядей Сашей в моё отсутствие. Они как-то замяли конфликт, обошлось даже без скандала, слёз и побоев. Наступили каникулы и я уехал на лето к бабушке, а когда вернулся, мама снова таскала ставни в одиночку. Я не поднимал болезненную тему пару месяцев, отец к тому времени зашился аж на пять лет и стал встречать нас после работы. Но, как-то раз, когда у него нарисовалась незапланированная шабашка, мы возвращались одни и я не выдержал, спросил:

— Мама, а где дядя Саша?

И мама равнодушным тоном ответила:

— Он запил.

Похоже, где-то внутри дядя Саша скрывал не только собственную силу, но и слабость. После его короткого появления в моей жизни я уяснил: этот момент тоже стоит учитывать, знакомясь с новым для тебя человеком.

А ещё эта история стала первым для меня доказательством того, что справедливости в мире не существует. Потому что дядя Саша в итоге спился, киоск снесли, Роспечать закрыли, мама умерла, а пьяный отец по-прежнему бродит по соседним районам, дерётся, теряет деньги и посылает людей в самые разнообразные места.

Но меня в этом мире нет. Я задраил ставни и никогда туда не вернусь. И чупа-чупсы больше не ем. Какой-то странный с тех пор у них привкус.

Классика

Долгое время в своей чудаковатости я винил классическую литературу. Дело вот в чём: к моим шестнадцати годам мама перестала понимать, как меня воспитывать. С десятилеткой она ещё справлялась, а вот что делать с ребёнком, когда у него неожиданно сломался голос и над губой вылезли тараканьи усы, не представляла совершенно.

Обдумав ситуацию, мама сделала ставку на проверенные поколениями штампы, среди которых лидировали «давай-давай, перечь матери», «папаша тоже с пива начинал», «отнимут и тебя же им покалечат». Выслушав каждый из упрёков по несколько раз, я понял, что готовить к инициации меня некому: отец ушёл в другую семью (что я воспринял исключительно с облегчением), дед сбежал от нас в деревню, где наслаждался одиночеством, варил щи из консервов и гладил кота, а дядя сел на восемь лет строгого режима. Отцы друзей заниматься нашим воспитанием тем более не желали. Так уж повелось, что от засвияжского мужика нулевых требовалось не бухать и приносить домой зарплату; если мужик соблюдал эти два правила, просить у него большего семья не имела права.

Что ж, я принялся искать ответы в книгах. Лермонтов, Куприн, Кортасар и особо чтимый мной тогда Хемингуэй разрешили все дилеммы: как жить, как пить и как любить, как выражать чувства на бумаге и скрывать их на людях. Только вот судьба, одарив меня пристрастием к классике, не учла одного нюанса: я жил на окраине Ульяновска. Принципы героев мало того не работали—они откровенно мешали.

Например, как-то раз наш факультет поехал в недельный поход на Волгу. В первый же вечер мы пили водку у костра, курили синий «Море» и пели под гитару плохие песни. Когда я отправился спать, одна из девушек пошла со мной в палатку. Лёжа рядом, девушка очень замёрзла, о чём сообщила мне дважды. Я галантно отдал ей сначала плед, затем спальник—и уснул, натянув на голову капюшон. Больше в моей палатке девушка не появлялась. Она выбрала социолога Ванька, который не читал книг и правильно считывал намёки.

Подобные казусы происходили со мной постоянно. Когда до нас с друзьями доёбывались гопники, я пытался вести с ними разговоры чести—хотя нужно было либо бить в челюсть самому дерзкому, либо убегать, в зависимости от численного соотношения сторон. Девушкам же я посвящал корявые стихи и страдал по ним в отдалении, не решаясь преодолеть стадию восхищения и окунуться в плотскую обыденность мещанства.

Эта возвышенность меня и погубила. Как-то раз девушка, по которой я тогда страдал, выложила в Контакт пикантную фотографию. Не прошло и пяти минут, как её шутливый одногруппник прокомментировал фото фразой «Я бы вдул!». На миг меня ослепила ярость, я бросил пальцы на клавиатуру и в красках описал, что и куда я ему вдую при встрече—причём, дважды, в более изощрённой форме и с применением посторонних предметов. Одногруппник ответил хохочущим смайликом, отчего моя злость переросла в жажду возмездия; благо, шутник жил в соседнем дворе и постоянно тёрся на качелях.

Я собрался навестить обидчика тем же вечером, кинуть ему в лицо перчатку и удалиться, опираясь на эфес шпаги. С первым реквизитом проблем не возникло: на улице стыл январь и у меня в кармане лежали прокуренные зимние перчатки. В роли шпаги же выступила телескопическая дубинка, купленная летом на владимирской трассе по пути на матч сборной России. Дубинку я взял, как говорится, «для подстраховки». Шутник не отличался выдающимися физическими данными, но я ни в коем случае не мог ударить в грязь лицом, защищая честь возлюбленной.

Не секрет, что творческие люди перегоняют жизнь в метафору, а реальность, сопротивляясь, возвращает метафоры обратно в жизнь. В тот вечер я действительно ударил в грязь лицом—вместе с шутником на качелях сидел его друг, КМС по кикбоксингу Валера. О цели моего визита шутник догадался гораздо раньше запланированной пламенной речи, так что ни перчатку, ни дубинку я достать не успел, удар в челюсть от Валеры молнией подвёл черту под правилами жизни великих писателей.

На следующий день лучший друг юности Стопор дал мне ценный совет: сначала заливаешь обидчика газом и только потом ведёшь с ним разговоры о попранной чести возлюбленной. Увы, его рекомендации толком не помогли, уж слишком глубоко к тому времени вросли в меня паттерны классической прозы. Особенно, методы Хемингуэя. Герои его романов всегда проигрывали красиво и я, впечатлённый чувственностью и достоинством, назначил «красивое поражение» верхней планкой любого начинания. На победы с тех пор я не рассчитывал.

Спустя двенадцать лет после фиаско, пересекая двор шутника наискосок, я неожиданно осознал: а ведь литература ни в чём не виновата. Это я, я дурачок, что принял её на веру, сама литература ничем не была мне обязана! Но пездюки ведь на то и существуют, чтобы не понимать элементарных вещей, не так ли? А взрослые призваны эти элементарные вещи объяснять.

Моему младшему брату сейчас пятнадцать, классическую прозу он не читает. Страницы неудобно перелистывать—недавно ему сломали безымянный палец на областных соревнованиях по тайскому боксу.

«В конце концов»—говорю я ему—«Прочтёшь все эти талмуды лет в тридцать, с холодной головой и закалённым сердцем».

Брат кивает, постукивает пальцем по гипсу. Я шагаю рядом, смотрю на его белобрысую макушку и радуюсь. Красивых поражений этому парню явно недостаточно.