Вылизан, но

Артём Сошников рассказывает о том, как желание угодить читателю испортило новый роман Алексея Сальникова.

Писать негативный отзыв на прозу Алексея Сальникова сложно. Уж больно обаятельный он человек — по крайней мере, если судить по интервью и встречам с читателями. Но поругать «Опосредованно» всё же придётся, роман получился шаблонным и откровенно скучным. Конечно, его можно дочитать исключительно из уважения… Но нужно ли?

На первый взгляд основная идея романа звучит банально. В альтернативной реальности существует наркотик «стишки», который по форме напоминает поэзию, но на самом деле ей не является. Приход от стишков сильно смахивает на эффект от курения марихуаны: обостряется восприятие, в глаза бросаются детали окружающей действительности, меняется настроение (не всегда в лучшую сторону). Девушка Лена, опьянённая лёгкой влюблённостью, подсаживается на стишки и довольно быстро начинает производить их сама.

Каждый из вас сходу может накидать с десяток аналогов. Допустим:

Примерная копия нашей действительности, в которой…
• чтение книг
• смех
• тяга к знаниям
• любовь
• музыка
• русский рэп новой волны
… считаются наркотиком.

От Сальникова такой банальности не ждёшь, сразу же ищешь подтекст — и находишь в романе манифест, критикующий сетевую поэзию. Заголовок манифеста выведен на обложку, где крупным кеглем отпечатано слово «Опосредованно». В самом тексте слово встречается лишь раз, в монологе второстепенного персонажа Дмитрия. Цитата длинная, но без неё не обойтись:

«Тогда Лена и выразила свою надежду, что она тоже литератор, потому что, пусть и странным образом, пусть и в малой форме, волнует людей так, что они готовы платить за стишки. Дмитрий, как мог своим побитым лицом, выказал молчаливое недоумение. «Ну, их тоже приходится писать, тоже придумывать, чтобы пробирало», – сказала она. «Так у литературы эстетическая задача, история какая-то. А у тебя пробирает, – сказал Дмитрий, – Если и относятся к литературе стишки, то разве что опосредованно. Часть приемов оттуда, не знаю. То, что их, вот, приходится действительно придумывать и записывать. Но на этом ведь все. Это как, знаешь или помнишь, в телевизоре советском был жанр каких-то художественных зарисовок, когда рекламы не было и всякой парашей время заполняли: природу, там, снимали, улицу. Или во время прогноза погоды пускали снятое в городах. Вот это вот стишки, извини. Это, повторюсь, разные жанры. Вот есть театр, есть кино, есть литература, есть стишки, которые не искусство вовсе, а просто умение копнуть в себе поглубже, так я понимаю, попытка понять и выразить словом то, как ощущает себя не разум, но психика, как она входящие сигналы принимает, как она себе это представляет, то, что вокруг творится».

Отрывки или описания стишков действительно похожи на что-то пост-полозковское: перекатывают во рту фонетические созвучия, растягивают строки поперёк страницы и давят исключительно на эмоциональную составляющую:

«Причём во всём сразу нет какого-то огонька,
Чтобы, знаешь, слегка сверкал, как сварка издалека».

Разговор о поэзии в современной прозе встретишь нечасто. Зря — попытки размежеваться друг от друга постоянно спотыкаются о действительность, в которой прекрасно себя чувствуют (например) Дмитрий Быков, Марина Степнова, да вот тот же Сальников. Что уж говорить о прошлом, в котором то и дело натыкаешься на эссе Бориса Рыжего, роман Бориса Пастернака или стихотворения Ивана Крылова. Точка в споре о родстве двух форм речи не поставлена, особенно актуальна она в эпоху литературного диджитал-застоя, когда держаться стоит всё же друг к другу поближе.

Но почему бы не написать об этом эссе или рассказ? Почему Сальников выбрал роман? Почему настолько шаблонный?

Шаблонный! Дерзкое обвинение требует доказательств.

Чем покорили нас предыдущие романы Сальникова? Прежде всего, героями. У фирменного героя Сальникова сломана мировоззренческая оптика, новые читатели нередко путают её с жестокостью. Слом порождает равнодушие к близким людям, потерю эмпатии: матери неожиданно осознают, что их бесит собственный ребёнок, дети понимают, что терпеть не могут мать. На похоронах хочется засмеяться, а на днях рождения — язвительно пожелать растолстеть и проиграть в лотерею. Герои Сальникова то испытывают тонкие душевные переживания, то смешивают их с абсолютно топорными, простонародными позывами: выпить водки, попилить мужа, покомандовать ребёнком. Читатель узнаёт в этой иррациональности себя, перестаёт стесняться нелогичности и диковатости собственного нутра. Читатель тянется к таким героям, любит их — опять же, иррационально.

Главная героиня «Опосредованно» Лена представляет собой точно подогнанный к читательской любви типаж. Да что там — практически любой герой романа сделан по аналогичному рецепту.

Но проблема кроется не только в героях. «Петровы в гриппе…» подкупал нас лентами длинных, будто бы болезненных предложений, неряшливым синтаксисом и путанной структурой. Теперь письмо Сальникова вылизано до блеска: углы обтёсаны, оставлены только нарочито торчащие, фирменные заусенцы. Весь роман превращается в монотонный ритм отработанного приёма, крутится на холостом ходу из главы в главу.

Сальников словно опасается ввернуть в роман что-то новое, дикое, неопробованное ещё на читателе — и от этого становится скучным, предсказуемым, потому что невозможно с интересом читать романы писателя, из раза в раз согласного пойти протоптанной уже дорогой, не сворачивать, не удивлять.

Понравилось, что в «Отделе» герой умирает стремительно и неожиданно? Что ж, убьём какого-нибудь и в этом. Ужастика вам немного, чтоб холодок пробирал? Холодок — это мы умеем…

В итоге вместо Сальникова-героя, бескорыстно вознесённого читателями из недр Букмейта на вершины рынка, буквально за два романа мы получили «автора бестселлера ‘‘Петровы в гриппе и вокруг него’’», «лауреата премии ’’Национальный бестселлер‘‘», «финалиста премий ‘‘Большая книга’’ и ‘‘НОС’’». А так хотелось бы обнаружить под обложкой что-то, похожее на рассказ из новогоднего номера «Искусства кино», где Сальников отбросил пусть и непреднамеренное, но желание угодить — вильнул в сторону, оставил только то, что его действительно волнует.

А ведь видно же, что волнует Сальникова вопрос отцов и детей. Его волнуют попытки понять мир собственного ребёнка, ежедневная рефлексия по любому межпоколенческому вопросу — будь то формальная обязанность любить старших или заевшая песня из Фиксиков. И почему бы не написать об этом без заранее проверенных приёмов и заезженных уже персонажей, спокойно — так, как звучит «На этом месте в 1904-м году»?

Выдерните Сальникова из каталога редакции Елены Шубиной, соскоблите с обложек все эти «бест-», «селлер-» и «лауреат». Пусть он снова напишет что-нибудь ненужное, якобы никому неинтересное. Шансов выбиться из ряда у такого произведения куда больше.