Любовь и горе в прозе Михаила Погодина

Страдания крестьян, протофем-экшн и невозможность любви — в шести рассказах бывшего крепостного, доросшего до тайного советника Николая I

Биография писателя Михаила Погодина — головокружительная и чуть ли не фантастическая история успеха.

Писатель родился в семье крепостного крестьянина Петра Моисеевича Погодина, который занимался «письменными делами» села Никольское-Галкино Калужской губернии. Таланты писаря быстро оценил его барин, граф Салтыков — он перевёл крепостного в Москву и назначил своим домоправителем. Пётр Моисеевич стал отвечать за содержание дома, конторы, фабрик и прикреплённых к ним крепостных.

Несмотря на обретённую власть, Пётр Моисеевич не воровал, не хитрил и после смерти барина передал хозяйство наследникам в целости и сохранности. В награду за долгую и верную службу Салтыков-младший отпустил семейство Погодиных на волю.

Пока отец служил домоправителем, маленького Мишу учил один из писарей графа Салтыкова. Я не буду утомлять вас рассказами о карьере, скажу лишь, что благодаря любознательности и упорству Михаил Погодин поступил в Московский университет, а к семидесяти годам дослужился до чина Тайного советника. Этот ранг присуждали министрам, сенаторам и ректорам университетов; редкому губернатору удавалось забраться так высоко.

Возможно, Погодин вообще единственный Тайный советник в истории, рождённый крепостными.

Крестьянское детство и родовая память всё равно повлияли на судьбу Погодина. Писатель вырос маргиналом в истинном понимании этого слова: он быстро оторвался от народа, величавшего теперь его «барином», но так и не стал для света своим. Профессора считали дремучим и мужикастым, а про его издательскую скупость ходили легенды.

Благодаря низкому происхождению и высокому рангу Погодин одним из первых в русской литературе обратил внимание на быт и культуру народа. Так, например, начинается рассказ «Нищий»:

«Вы знаете, друзья мои, старинную любимую мою привычку шататься в народе, присматриваться к лицам и образам добрых соотечественников и прислушиваться к речам их и поговоркам, в веселые и печальные минуты жизни, когда, выражусь их пословицею, — у них что на уме, то и на языке»

«Нищий» заслуженно считается magnum opus Михаила Погодина. Откровение просящего старика с Покровки пронизано идеей, связующей всё творчество писателя:

В условиях народной жизни, полной несправедливости и лишений, человек обязан хвататься за счастье без раздумий — иначе гул горя уничтожит его безвозвратно.

Противостояние героя непосильному року характерно для романтической литературы того времени. Однако, Погодин идёт дальше: донося до читателей основную мысль, он экспериментирует с жанром, стилистикой и героями, добавляет в рассказы остросоциальные мотивы. Например, в рассказе «Чёрная немочь» главным героем становится уже не крестьянин, а чуткий и вдумчивый юноша Ганя, живущий с родителями-мещанами. Мать и отец замечают напавшее на Ганюшку горе: «так тоскуется, что на свет Божий подчас не смотрит, все молчит, как к смерти приговоренный, иногда плачет». Рецепты у родителей соответствующие:

«Я уж и тем, и сем его тешу: и шубу енотовую купила в семьсот рублей, и шапку бобровую, и сукна тонкого на сюртук: ничто не в помогу — такая-то черная немочь нашла на него»

Пожалуй, в рассказе просматривается ещё одно противоречие погодинской судьбы. Писатель слыл человеком хозяйственным, но мещанский уклад жизни его раздражал. Михаил Петрович болел русской историей, геополитикой, наукой; а ткани, украшения и приданное ни капли его не волновали.

Приводя мысль к современному знаменателю, не могу не сказать: есть в творчестве рэпера Хаски что-то погодинское. Прорастает.

Ближе к концу повествования «Чёрная немочь» превращается в полноценную трагедию — увы, актуальную до сих пор. Погодин поместил извечное противостояние богатства плоти и нищеты духа в декорации русского мира, который мало походил на родину романтизма Германию.

Но Погодина вообще сложно представить подражающим Западу. Консерватор и славянофил, он развивал уваровскую доктрину «Православие, самодержавие, народность», которая стала ведущей идеологией при императоре Николае Первом, прозванном в народе «Палкиным». За приверженность традиции его сильно не любили историки марксистско-ленинской школы и благосклонно относятся ревизионеры, раскопавшие в доктрине Уварова национальную идею для современной России. Что, конечно, многое говорит о ретроградстве нынешнего политического строя.

Естественно, либеральный мир раздражал Погодина, он критиковал в своей прозе общественные тренды, но критика не сводилась к морализаторскому изобличению «западных пороков». В любом случае Погодин оставался писателем и не использовал литературу как инструмент агитации. Именно этого так не хватает современным политикам от литературы (вы знаете, о ком я говорю).

Допустим, в «Сокольницком саде» Погодин снова опережает тенденции. До «Отцов и детей» сорок лет, а Погодин уже выводит типичного Базарова — жёсткого С.С., не признающего любви, слепо следующего за наукой и рациональностью. Развивая сюжет через новаторский ещё эпистолярный жанр, Погодин показывает героев зацикленными куклами, ассоциирующими себя и всё происходящее вокруг с литературными образами. Их речь — нагромождение цитат:

«Я замечу только, что Вертер понравился тебе с первого взгляда, а этот первый взгляд бывает иногда решителен. Минута всему повелитель, говорит Шиллер…»

«Наконец — о Сокольниках. И тень Шлёцера не явилась тебе с угрозою в этой проклятой калитке, за которую ты перешагнул с медным лбом своим! не загородила тебе дорогу — как у Камоэнса бурный дух мыса Доброй Надежды Васку де Гамо!»

Погодин — сильный сатирик, он бьёт не столько по Вертеру или Шиллеру, сколько по самому желанию подражать.

Перечитайте цитаты выше. Чем не диалог современных постмодернистов?

Консерватизм Погодина приводит его не только к борьбе с западными новшествами, но и к усиленному вниманию к фольклору. Часть его рассказов охотно печатают в сборниках святочных и готических рассказов. Так, например, его перу принадлежит рассказ «Васильев вечер», насыщенный молодецкой удалью… Стоп.

Молодецкой — да не молодецкой. Главной героиней на этот раз становится боярыня Захарьева, зарубившая в доме трёх грабителей топором.

В рассказах Погодина не встретишь рассуждений о природном коварстве или неполноценности «прекраснаго пола». Боярыня Захарьева от первой до последней строчки демонстрирует редкий пример стойкости и мудрости. Сейчас «Васильев вечер» читается как феминистический текст, где хрупкая девушка разносит в щепки злодеев, преодолевая возникающие на пути невзгоды. Подозреваю, что Погодин использовал в сказке архетип, проросший через тридцать лет в некрасовской женщине. Нехило для охранителя, правда?

Уважительное отношение к женщине заметно и в погодинской прозе, и в погодинской жизни. В девятнадцать лет его пригласили учителем в дом князя Трубецкого — двоюродного деда Льва Толстого, троюродного брата Александра Пушкина. Если верить словарям, приглашение стало для Погодина своеобразной инициацией: он вошёл в общество и оброс знакомствами. Живи да радуйся, вроде бы, танцуй вальсы — но писатель быстро ощутил пропасть, отделяющую его от высшего света.

Происхождение Погодина сказалось и на его личной жизни. Одной из учениц писателя была княжна Александра Трубецкая. Погодин любил её, но не мог претендовать на руку столь знатной девушки.

Отчего-то Трубецкая не выходила замуж ещё двенадцать лет. В любом случае, её мужем стал не Погодин, а потомок древнего татарского рода князь Мещерский. Погодин, в свою очередь, женился на гостье дома Трубецких Елизавете Вагнер, происхождение которой интернету неизвестно.

Из невозможности любви вырос рассказ «Адель», в котором Погодин раскрывает мир собственных переживаний. Как это нередко случается с искренней прозой, сюжет рассказа сбылся в будущем. Правда, место главной героини заняла не княжна Трубецкая, а законная жена Погодина — вышеупомянутая Елизавета Вагнер. Спойлерить не будем.

Конечно, погодинский разговор о любви витиеват, но виной тому эпоха, не очищенная ещё от ломоносовского литературного влияния. Гораздо интереснее посмотреть, как Погодин — ультраконсерватор, почвенник, вечно хмурый хозяйственник, — учится говорить о любви. Этими строками и хотелось бы закончить рассказ о забытом ныне писателе девятнадцатого века. Политика, история, общественная жизнь — достойные темы для обсуждения, но ничего в конечном итоге не может быть важнее любви и смерти. В том числе, в творчестве Михаила Погодина.

«Мне хочется иногда, чтоб занемогла она: я буду ходить за нею, страдать с нею, — и она все это будет видеть, чувствовать. — Мне хочется, чтоб она умерла: вот когда, в этих адских муках, почувствую я любовь свою во всей полноте. — Нет, я не буду мучиться: пусть тлеет ее тело; она останется в любви моей невредимая, живая, бессмертная. — Или — я оживлю мертвую моим духом, силою моей страсти. — Нет — лучше я буду сперва мучиться, потом оживлю.

Я хочу перечувствовать все чувства».