Чувство, великое до боли

От гостиницы Переделкина до Дома творчества две минуты неспешным шагом, но их достаточно, чтобы вымарать из головы возникающие пошлости. «Атмосфера», «энергетика» — прочь. Мерзкому «месту силы» не даёшь даже шанса родиться. Нет, над Переделкиным нависает многотонная толща, и ты пробиваешься сквозь неё шаг за шагом. Толща эта — монолит трагичных событий, испытаний и судеб; детские ботиночки, чёрные воронки’.

Собирать писателей в одном месте опасно. Они питают толщу и она затем гудит над потомками, давит молодого автора к земле.

Бродишь по тропинкам, чувствуешь себя самозванцем. Родись я Ивановым или Пелевиным, может, понял бы: перепутали с другим, пригласили по ошибке. Но других Сошниковых вроде бы нет.

В доме творчества сижу на веранде, прячу под манжет рукава резидентский браслет. Из кафе доносится приятная музыка (она совершенно не подходит этому месту). Люди фотографируются у лестницы-спирали, у старого рояля на втором этаже, в писательской беседке, а я грею уши — или обворовываю реальность, если цитировать Сергея Носова. «Всегда признание приходит поздно, но писание до признания — наслаждение», учил Шкловский. Великий был прав. Юзефович или Сорокин так уже не посидят.

Быть может, музыка на веранде не нравится только мне? Потому что я, находясь среди посетителей, одновременно с этим наблюдаю за ними сквозь витражное стекло дома творчества. Надевая браслет, попадаешь в потустороннее Переделкино. Каждый сотрудник здесь — тайная комната местной библиотеки. Охраняют что-то скрытое от лишних глаз.

Толщу не пускают внутрь зданий, она обитает снаружи. Поздним вечером спускаешься с крыльца, от воздуха кружится голова. Переделкино — не место, Переделкино — чувство, великое до боли. Впереди у меня десять дней уединения, прогулок, прозы, а я уже грущу, что скоро покину этот городок. Я опасаюсь невзаимно влюбиться в него и никогда больше здесь не побывать. Подавать заявку снова кажется мне нечестным. Так много писателей в нашей громаде.

С тревогой жду пасмурной погоды. Кажется, грохни гром — гости разбегутся по автомобилям, уедут в Москву. И как только территория опустеет, Переделкино откроет все тайны. Коридор старого корпуса с градиентным светом и портретами на стенах приведёт тебя не в буфет, а…

Грозы пока не было и люди не бежали.

За территорией дома творчества, напротив дачи Пастернака, тянется высоченный забор. Чубайс и Смирнова оборонялись здесь от переделкинской толщи. На земле, где Пастернак сажал весной картошку.

Останешься в Переделкине надолго — толща загонит тебя по макушку в землю и польёт ливнем; настращает грозой-воронком, чтоб не высовывался. Жить долго и счастливо тут невозможно, какие заборы ни возводи. Приехал в Переделкино — бросайся в толщу с головой и гори. Тогда, быть может, кроме золы оставишь после себя несколько страниц хорошей поэзии или прозы.

А в золе испекут новые клубни.

У меня был шанс испортить концовку и я воспользовался этим шансом сполна.