Гробы

Рассказ опубликован в литературном зине «Бетон»

Сейчас я опишу вам родину буквально в два предложения и вы сразу всё поймёте. Курю я как-то у супермаркета часов в одиннадцать вечера и вижу: пьяный мужик тащит такую же пьяную бабу в кусты, что растут за парковкой. Не то чтобы насильно тащит — скорее, настойчиво. А за этой бабой семенит ребёнок лет трёх и громко так, на всю площадь, кричит: «Мааам, ты куда? Мааам!».

Хотя нет, двух предложений недостаточно, придётся много о чём рассказать. Например, о том, как с двенадцати лет тебя пытаются подтянуть на район работать с пацанами. Или, если выражаться языком обычных граждан, ментов и депутатов, заставляют стать «членом преступной группировки». Сначала тянут по-хорошему, затем угрожают, а если ты упорно не поддаёшься, начинают щемить. На каких-то районах ситуация полегче, отказ работать с пацанами приводит лишь к насмешкам и периодическому отъёму предметов, представляющих ценность: мелочи, часов, позже — мобильного телефона или кроссовок. Но есть пара районов, на которых тебя регулярно бьют и ставят на бабки, бьют и ставят на бабки, бьют и ставят на бабки. Тогда твои родители продают квартиру, переезжают в место поспокойнее.

Я видел классы, в которых восемнадцать из двадцати учеников работали с пацанами. Все как один в чёрных водолазках и спортивных штанах, в зимнее время к образу добавлялась куртка-аляска и шапка-гондонка. Если погода кусалась, то гондонку натягивали низко, практически на глаза, а ранней весной или поздней осенью ставили её на затылок — так, чтобы она торчала вверх, напоминая кончик презерватива.

Как же всё это достало. Я учился с ними в одном классе, гулял в одном дворе, жил на одном этаже. Они с младших классов мечтали «махаться за поповских/кутузовских/староцерковских», искали по кустам найденные на школьных дворах монтажки — спиленные прутья заборов или украденную на стройке арматуру, щедро перемотанную изолентой у основания. В девяностые по районам бегали толпы пехоты в чёрном и лупили друг друга этими монтажками, деля территорию, рынки и парковки. Во дворе регулярно хоронили пацанов лет шестнадцати-девятнадцати. Никто, кроме матерей, не плакал. Быстро привыкли.

Но эти толпы я помню плохо, скорее с рассказов мамы. Чуть позже, году в 98-м, меня нередко останавливали с друзьями какие-нибудь поповские или заводские, заставляли прыгать на носочках — проверяли, не звенит ли в карманах мелочь. Во главе стаи всегда ходил старшак, он складывал отобранное в поясную сумку, похожую на кондукторскую. Пацаны не предлагали нам стать частью стаи.

Не предлагали вплоть до 2003-го, когда мы перешли в седьмой класс.

Микрорайоны и парковки к тому времени уже поделили, прежних лидеров перестреляли, наступили «вегетарианские времена». Младшие пацаны иногда пилили монтажки, но чаще всё же выполняли мелкие поручения старшаков или метили стены домов тегами группировок. Теги всегда были примитивными, гопники ограничивались аббревиатурами. Например, староцерковские метили территорию знаком СЦ, а кутузовские использовали латинские буквы KNR (Кутузовская Народная Республика; откуда пошло, никто уже и не помнил).

Меня потянули на район летом. Я сразу же отказался — пугала то ли грубость, то ли дремучесть гопоты, не знаю как сказать. Книг никто из них не читал, русский рок не слушал, историей тоже не увлекался… Я готовился к худшему, так как паре знакомых из соседнего двора уже приходилось несладко, но мне повезло — щемить не стали, просто определили в ботаники. Моя семья жила бедно, поиметь с нас было нечего.

Мы с друзьями перестали появляться во дворе: если до десятилетних детей гопникам не было дела, то в возрасте тринадцати лет гулять вечером без поддержки стало рискованно. Поиграть в футбол на школьном дворе тоже не получалось, по вечерам кутузовские проводили там свои сборы: проверяли, все ли пацаны на месте, наказывали за косяки, собирали деньги на общак и раздавали указания. Я засел дома, взялся за книги. Втайне надеялся переждать — к тому же, отец закодировался и сбегать от его дебошей во двор уже не хотелось.

Но никому, вообще никому не удалось отсидеться. Вот и мне не удалось. На первом этаже жил Денис или, как мы его называли, Дэнчик. Всё детство мы гуляли в одном дворе, а наши отцы бухали вместе у подъезда или в наливайке недалеко от дома. «Сто грамм и огурчик — тридцать рублей». Однако, после кодировки мой отец стал неплохо зарабатывать (купил всей семье дублёнки и зимние ботинки на меху, мама заказала кухонный гарнитур), а отец Дэнчика по-прежнему шкилял мелочь и грузил на рынке чёрным помидоры. А Дэнчик пошёл работать со староцерковскими.

Сначала Дэнчик просто надменно здоровался, оценивающе поглядывал на дублёнку. Затем полушутя сказал «пиздатые ботинки, надо бы с тебя их как-нить снять», на что я глупо захихикал, хотя про себя отчётливо понимал — ни хрена не шутит. За полгода Дэнчик превратился в Колесо: неопрятный сын алкоголика, носящий замызганную одежду не по размеру, оделся с ног до головы в чёрное, натянул на затылок гондонку и научился вальяжной походке.

Этой вальяжной походкой, раскидывая ноги в стороны и держа руки в карманах спортивок, он и подошёл ко мне где-то в середине октября.

— Куда пиздуешь, Грустный? — спросил он с вызовом.

— Домой…

— У тебя, небось, и компьютер там есть, да?

— Да не… Какой компьютер, ты чё…

У меня действительно не было компьютера. Компьютера в то время я не видел даже на картинках. Я и видика-то вживую не видел, если честно.

— А ты чей вообще будешь, Грустный? Мамин? — Колесо заливисто засмеялся, затем сразу же смачно харкнул на стену дома и сменил тон на угрожающий:

— С кем-то работаешь, лазаешь? Поддержка есть у тебя?

— Дэнчик, ну ты чё…

Гопнический шаблон я знал наизусть. Он состоял примерно из десяти фраз и пары нюансов. Например, на вопрос «с какого ты района?» нужно было отвечать не «с кутузовского», а «я живу на кутузовском». «С кутузовского» означало «я работаю с этим районом». На таких мелочах часто прокалывались лохи. Сразу же после роковой ошибки гопы начинали давить:

— Кто у тебя старший? Как никто, ты же сам сказал, что ты с кутузовского района. Вот у нас тут кутузовский пацан живёт в подъезде, ща мы его позовём. Знаешь, что делают с теми, кто представляется кутузовскими? Они сразу же тебя на берег Сенберки увезут и об деревья ебалом повозят. Ну так чё, зовём?

В конце концов гопы милостливо соглашались замазать косяк лоха за двести рублей — если, конечно, он принесёт их к пяти часам на это же место. И лох ходил, искал, занимал, вытаскивал из кошелька у родителей. От гопов не спрячешься, пробьют твой адрес в два счёта.

Я на такие разводки не вёлся и всегда знал — если доебались и у тебя нет поддержки, гопы при любых раскладах перейдут к вымогательству или обыску. Я не стал ничего отвечать Колесу. Он же, услышав от меня позабытое до-криминальное имя «Дэнчик», вскипел:

— Какой я тебе Дэнчик, бля! Слыш, ты… Ты, короче, чёрт и фраер. По жизни, поэл? А черту и фраеру дóлжно страдать. Снимай ботинки!

Ботинки я бы не снял. Понимал: сними я ботинки, обратной дороги не будет, я лишусь не только дорогой обуви, но и последнего шанса остаться где-то вне гопов и лохов. Я помотал головой и отшагнул назад.

— Ты чё, сссука! — Колесо поднял ладонь, приготовился отвесить мне леща, — Гробы сюда отдал, быром!

И тут я, испугавшись, замахнулся тяжёлым ботинком и зарядил Колесу правой ногой прямо по коленной чашечке. Он растерялся и замер.

А меня прорвало. Со всей силы я ударил его той же правой по рёбрам, а затем, не менжуясь, толкнул в грудь левой (подсмотрел такой удар в фильме ван Дамма). Колесо начал шипеть матерные слова и пятиться. Я понял, что дальше нужно пробить ему в челюсть. Но это была бы уже серьёзная драка. Ударить человека по лицу я тогда не мог.

— Тебе пиздец, чёрт! — шипел Колесо, то хватаясь за чашечку, то прикрывая рёбра, — Тебя завтра найдут и обоссут!

Но не бил. Сменил одежду, нарыл где-то гондонку, а внутри остался таким же Дэнчиком-трусом, убегающим от ботаника Грустного.

Он так и зашёл спиной в подъезд, прокричал «ща вынесу нож и порежу тебя, поэл?!». Хлопнул дверью своей халупы, но не вышел — я прошмыгнул в лифт и, подрагивая от адреналина, нажал на кнопку шестого этажа.

Я вернулся домой в ботинках, я победил. Но завтра… Завтра у подъезда меня встретит его старшак и человек пять пацанов-ровесников. Запинают толпой, утащат в подъезд, снимут всё, что можно и стопроцентно опустят. Гопы всегда жёстко наказывают тех, кто посягает на членов их стаи.

Всё, что мне оставалось — думать. Думать, как выкрутиться из тупика. Возвращаться чёрным ходом? Встретят у школы. Остаться дома, притвориться больным? Отмазка дня на три, до первого врача. Не ходить больше в школу? Вообще нереально, мама такого не допустит. Нет, отсидеться не получится. В какой-нибудь вторник раздастся звонок в дверь, мама пойдёт открывать, мой лучший друг выпалит «здрассе тёть-Вет а Олег выйдет?». Я откажусь идти гулять. Мама скажет что-то вроде «ну иди хотя бы поздоровайся!», я высунусь в тамбур и тут дверь распахнётся, перепуганного Макса оттолкнут в сторону и отметелят меня прямо у двери собственной квартиры.

Когда в шесть вечера отец хлопнул этой проклятой дверью, я так ничего и не придумал. Отец спешно разделся, навалил в жестяную миску борща, поставил её в зале на табуретку и включил хоккей.

Я не стал дёргать отца, бесполезно — играл ЦСКА. В перерыве, когда он понёс пустую миску обратно на кухню, я зашёл следом за ним и рассказал всё по порядку.

Отец прекрасно знал про группировки, он вырос на «оврагах», самой окраине города. Подробно расспросив про «витькиного пиздюка» (так он называл Дэнчика-Колесо), отец досмотрел хоккей и пошёл звонить к соседям. Я же понуро вернулся в комнату, ожидая своей участи.

Отец заглянул перед сном и сказал, что мой вопрос решат. Он не ругал меня за проблемы и не хвалил за то, что я не снял ботинки — просто нейтрально произнёс «живи как жил дальше» и отправился курить в туалет.

Дорога до школы и обратно… Про неё тоже можно много чего рассказать. Путь «туда» наиболее приятный — если у тебя нет тёрок с кем-то конкретным, кто ходит в школу той же дорогой, точно не доебутся. Одновременно с тобой из дома выходят учителя, взрослые тащатся на работу, кругом куча народа. Главное, обходить палисадники и закоулки школьного двора, где гопы обычно курят перед уроками.

Гораздо опаснее путь обратно. Гопникам не хочется возвращаться домой, там их пилит мамка или бабушка, да и в целом уроки им делать не нужно, заняться особо нечем, так что они шатаются по районам и ищут приключений. После школы приходится думать, по чьей территории прошмыгнуть, как аккуратно обогнуть киоски и детские площадки, стоит ли идти через аллею или лучше прижаться поближе к подъездам.

В тот день я нервничал и по дороге в школу, и на обратном пути. Любой прохожий в чёрной одежде дико меня напрягал, а в чёрном ходили практически все. То есть, вы поняли — напрягал меня каждый первый.

Никто меня не остановил, не подкараулил. Отец действительно решил мой вопрос.

Уже потом, позже, я узнал, что он позвонил родному брату, моему дяде Сене. Дядя Сеня корешился с Лохматым — авторитетом «кутузовских». Лохматый позвонил старшаку Дэнчика и рассказал, что тот не встал в отмах против пацана без поддержки. Он убежал домой, как тёлка. Дэнчика отшили на сборах, сломали ему ребро. Говорят, расплакался. Сидел в снегу, пускал слюни.

Узнав об этом, я не пожалел Дэнчика. Я позлорадствовал. Так ему и надо, черту ебаному.