Дайте мне умереть

Рассказ опубликован в литературном зине «Скобы», №3

Аким схватился за вилку и поковырялся во втором блюде.

— Стандартизированный идеал — вот за что мы не любим еду, выведенную в лабораториях! — заявил он. — Форма крупинок в их блюдах идеальна, клонированный рис не слипается, листья латука…

Савелий Николаевич отвернулся к окну. Вдалеке виднелся волжский обрыв. Сиганёшь с такого — и то спасут, напичкают протезами, протянут искусственные сосуды, зальют в вены новую кровь и через пару недель примутся кормить тебя идеальной гречей и синтетическими стейками. Обрыдло.

— Ни одна пельмешка не разварится, никто не пересолит суп — наоборот, постоянно приходится его досаливать… — продолжал бубнить Аким.

— Здравствуйте-здравствуйте!

Аким притих. К столику подошёл заведующий отделения Шевцов и навис над пациентами, сунув ладони в карманы халата.

— Ну что, Савелий Николаевич — снег ещё не выпал, снова к нам?

— Надеюсь, в последний раз… — процедил Савелий Николаевич.

— А уж я-то как надеюсь! — ответил Шевцов, но тут же нахмурил брови — А, шутки шутите… Чёрный юмор. Двойное дно. Понимаю.

Шевцов повернулся к Акиму и спросил его про аппетит. Аким принялся нудно и долго жаловаться Шевцову на скрученные роботами суши и шакшуку без зиры. Савелий Николаевич отодвинул от себя некогда любимый тирамису и вышел из-за стола. Шевцов проводил его взглядом.

В палате Савелий Николаевич тщательно умылся, докрасна растёр лицо полотенцем, подобрал с пола разбросанные шмотки Акима. Чем заняться, Савелий Николаевич не знал; посидев на кушетке, он убедил себя пойти на запланированный сеанс к психиатру.

— Всё равно придут и уговорят. — произнёс он вслух и вздрогнул от собственного голоса. Даже звуки в этом помещении казались стерильными.

Кабинет психиатра с недавних пор обновили: стены перекрасили в агатово-серый цвет и акцентировали их карминной мебелью, то ли стремясь придать помещению уют, то ли убежать от ассоциаций с мертвенно-белыми медицинскими помещениями.

— И здесь жизнь… — прокомментировал Савелий Николаевич, усаживаясь в кресло.

— Чем же плоха жизнь? — спросил стоящий у окна психиатр.

— Не жизнь как таковая, а невозможность альтернативы. Абсурдно — в мире, где повсюду царит жизнь, удивительным образом не хватает смерти.

Психиатр улыбнулся и прошёл к столику.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Как себя может чувствовать пленный?

— Знаете, у меня в голове крутится мысль… Мы (я имею ввиду человечество) всегда стремились к процветанию, миру, спокойствию — одним словом, к жизни. А теперь, когда жизнь победила смерть, вы отказываете пользоваться её плодами. Почему?

— Потому что вы не в той плоскости мыслите, Сергей Ильич. Вы не даёте мне умереть, вы запрещаете мне распоряжаться собственной жизнью так, как я хочу. А я хочу эту жизнь завершить, прервать!

— Да, но вы очень ценны для многих из нас, для общества в целом. Почему вы не хотите, допустим, написать ещё два романа? Ваши предыдущие книги помогли стольким людям… Тысячи людей шлют вам благодарности.

— А мне плевать! — Савелий Николаевич дёрнул ворот рубашки — Мне сто с лишним лет, я устал жить. Родите других писателей, пусть они помогают.

— А вы не пытались разобраться в причинах этой усталости?

— Слушайте, Сергей Ильич! Я понимаю, это ваша работа, но мы уже в третий раз идём по одной и той же тропинке. Дайте мне спокойно удавиться и всё.

Психиатр неотрывно смотрел на Савелия Николаевича.

— Знаете, давным-давно я прочёл поговорку в интернете и вот уже полвека не могу отыскать источник. «А и смерти не бойся. Кабы не было смерти, сами бы себя ели». Вот я и пытаюсь себя прожевать, а вы мне какого-то хера мешаете.

— Да, вы уже рассказывали эту поговорку зимой.

— Тем более. Я понимаю, времени у людей теперь полно, можно его на что угодно тратить, но обсасывать одно и тоже в третий раз просто скучно. Лучше Акиму мозги полощите. Он опять себя голодом морит и блюёт всю ночь напролёт.

Пока Савелий Николаевич убеждал психиатра в своей правоте, Аким действительно вытошнил из себя обед и лежал на кушетке, вытянув руки вдоль туловища. Он рассматривал реплику римской мозаики, воспроизведённую на потолке с пугающей точностью. Заметив возвращение Савелия Николаевича, Аким встревоженно произнёс:

— Слушай, Николаич, ну я же чувствую, как она внутри меня не переваривается. Натурально, физически чувствую. Желудочный сок шипит, обволакивает эту фасоль проклятую, а она словно из пластмассы. Знаешь, круглая такая, гладкая, как эм-эм-дэмс в нашем детстве.

Савелий Николаевич лёг на кровать, пародируя Акима. Ортопедический матрас подстроился под фигуру писателя, учёл и лордоз, и сколиоз, и синдром компьютерной шеи.

— Слушай, Аким, а ты бы смог убить человека?

Аким резко повернул голову в сторону Савелия Николаевича.

— Если только издали. Я же воевал. Но так… Сапёром.

— А в палате смог бы?

— Кого?

— Меня.

— Нет, тебя не смогу.

— А ты попробуй! — Савелий Николаевич приподнялся на локте — Подушечкой ночью хлоп… А утром, глядишь, поздно будет реанимировать. Я бы и сам, да рефлекс мешает, в последний момент срываюсь, вдыхаю.

— Тут же камеры…

— Да охранник спит ночами, как будто сам не знаешь.

— Нет, меня тогда посадят и начнут принудительно кормить всякой гадостью.

— Да кому ты там нужен будешь, в тюрьме. — возразил Савелий Николаевич, убедившись, что Аким не согласится.

— В США пожизненным умирать не дают, слышал? Сколько суд назначил, столько и сиди. По двести с лишним лет мотают.

— Это в США, а здесь Россия.

— Тут уж тем более, Савельич, в живых оставят. На мёртвых бюджет не выделяют.

Николай Савельевич вздохнул.

— Наверное, ты прав, но каши с тобой всё равно не сваришь.

Соседи помолчали.

— Ну и хорошо! — отозвался Аким.

— Что хорошо? — не понял Николай Савельевич.

— Хорошо, что не сваришь. Кашу я тоже есть не буду. Склизкая она какая-то, ну её.

Николай Савельевич рассмеялся.

— Слушай, Николаич, а что это за мужчины на потолке? — спросил Аким, продолжая рассматривать мозаику.

— Асклепий и Гиппократ. Древние врачи.

— Нам что, и так врачей не хватает? Издеваются?

— Это ещё что. В операционной на потолке воспроизведена ликийская мозаика Горгоны Медусы.

— Это кто?

— По мнению древних греков — чудовище. По меркам современности — жертва насилия и мученица.

Аким кряхтя, поднялся с кушетки.

— Ну и бред, даже обсуждать не хочется. Ты меня, конечно, извини, но я всё равно чувствую, что не вся фасоль вышла. Пойду ещё повыгоняю.

Закатив глаза, Николай Савельевич отвернулся к стенке. Аким прихватил с собой тазик и направился в уборную.

Аким мучился полночи и уснул только на рассвете, а вот Николай Савельевич на удивление выспался. В столовой подавали скрембл, турецкий чай и дрожжевой творог со свежей голубикой. Разглядывая творог в миске, Николай Савельевич подумал, что Аким действительно больной — форму и размер гранул давно уже варьировали, пытаясь придать продукту натуральный вид, да и вкусом он наверняка не отличался от животного.

«Он ведь даже натуральную пищу по ночам не жуёт. Раньше хоть колбасу как-то протаскивал, чтобы с голода не помереть. А теперь только воду пьёт литрами» — подумал Николай Савельевич, выскрёбывая остатки варенья из миски.

После завтрака Николаю Савельевичу даже не захотелось критиковать всё подряд. Наступило бабье лето, на улице светило поостывшее уже солнце, по дворику носился ветерок. Николай Савельевич гулял вокруг пансиона и покуривал трубку, сделанную из настоящей груши. Порой он всё же присматривался к забору и охране на проходных. Придраться, как обычно, было не к чему. Заборы-хамелеоны делали низкими и едва заметными — зачем придавать пансиону образ тюрьмы, если пересечение периметра всё равно заметят дроны и собакообразные споты?

Николай Савельевич дал проходящему мимо споту трубкой по лбу. Робот дёрнулся в его сторону, но, распознав лицо, не ударил током. Писатель раздавил каблуком вылетевшие из трубки остатки табака и потопал в сторону своего корпуса.

— Опять хулиганишь, Савельич? — встретил его на входе охранник.

— А тебе уже нажаловались?

— Так триггер же стоит на попытку вывода спота из строя. Нотификация прилетела.

— Жалко вам, что ли? Ему же не больно. Ты посмотри, как он в деревья врезается на полном ходу.

— Да его-то мне не жалко! Тебя током долбанёт — взвоешь.

Охранник согнул руки в локтях и картинно затрясся.

— Ой, не прикидывайся. Сам знаешь, что я внесён в исключения.

И тут снаружи что-то грохнуло. Охранник бросился к заверещавшей трекинговой системе. Николай Савельевич выбежал обратно на улицу.

Из-за угла пахнуло гарью. Мимо, жужжа механизмами, пробежали три спота. Николай Савельевич бросился наперерез отстающему и схватил его, словно страуса, за шею. Спот дал предупредительный заряд из электрошокера, но бить повторно не стал. Николай Савельевич оседлал робота.

— Н-но, ссучёныш! — крикнул он, подражая героям архивных фильмов и пришпорил спота — Продолжить маршрут!

Спот, спотыкаясь то левой, то правой лапой, понёс Николая Савельевича вперёд, сквозь аллею и поле для гольфа. Приближаясь к зоне технических помещений, Николай Савельевич увидел Акима. Сосед стоял на ветке столетнего дуба, словно пират на грот-мачте корабля и смотрел, как клубится дым из дыры продуктового склада. Несколько спотов бесновались вокруг дуба. Поредевшую за несколько веков крону окружили дроны. Заблокировав нарушителя, они ждали человеческих приказов.

Аким помахал Николаю Савельевичу рукой.

— Ты чего наделал? — спросил Николай Савельевич Акима в наушник.

— Теперь вас этим говном кормить не будут!

— Что натворил, говорю?

— Склад взорвал! Я же говорил тебе — воевал! В инженерно-сапёрных. Меня просто так не возьмёшь.

— Хватит заливать! — не поверил Николай Савельевич

— А ты думал, Акимка дурак? Думал, я просто так всю ночь блевал? Я сюда заряженный лёг, всё, что нужно, пронёс верблюдом! Потому и не ел три дня, чуть с голода не помер. Времени мало, прощай! Надеюсь, скоро встретимся!

Мимо пронеслись ещё несколько спотов. «Убьют» — понял Николай Савельевич и спрыгнул с робота. Один из дронов подлетел к Акиму выстрелил в него сеткой. К дубу бежал охранники и начальник службы безопасности. Николай Савельевич, недолго думая, бросился обратно.

«Высокие технологии, дроны, триггерные системы» — думал он, глубоко дыша, — «А на персонале всё равно экономят. На бумаге штат двадцать человек, а охраняет от силы десять. Мёртвые души…»

Добежав до полянки напротив столовой, Николай Савельевич без проблем перемахнул через стеклянный забор-хамелеон и обернулся. За ним, что-то крича в динамик и мигая фонарями, нёсся спот. Николай Савельевич инстинктивно задержал дыхание и прыгнул в обрыв.

— Кончено! — крикнул он прежде, чем тянущее чувство в желудке не переросло в животную, так и не побеждённую медициной панику.

Уши заложило. Николай Савельевич ослеп. В мутной, влажной пелене проступил голос заведующего отделением Шевцова.

— Повышается уровень кортизола и адреналина. Гормоны дают команду повысить кровяное давление. В мышцы и лёгкие поступает кровь, тем самым задействуя все ресурсы тела. Резкий отток крови из брюшной полости… Чувство тошноты… Бабочки в животе.

Николай Савельевич открыл глаза и зарычал. На него смотрела до боли знакомая мозаичная Горгона Медуса. Opus sectile, бурдурская реплика первого сорта.

— Очнулся! — обрадовался стоящий у кушетки психиатр.

Николай Савельевич приподнял одеяло, взглянул на тело. Ни проводов, ни лангеток.

— Да вы не смотрите, Николай Савельевич, мы вас не оперировали. — сказал Шевцов.

— И вы здесь. — буркнул Николай Савельевич.

— А как же! Пришёл оповестить лично, что над обрывом натянута защитная сетка. Что-то вроде батута, понимаете? Сетка подкинула вас и вернула к забору. Вы, конечно, потеряли сознание от подобных кульбитов, но в остальном как огурчик, даже конечности не переломали.

— А вот сиганувший следом спот обратно не вернулся. — не без ехидства заметил психиатр. — Он потяжелее килограмм на двести. Разбился о торчащий из обрыва камень.

— Починят. — отреагировал Николай Савельевич.

— Нет, его уже списали. — заметил Шевцов. — Старая модель, чинить не видят смысла. Отслужил своё, как говорится. Пойдёмте, Сергей Ильич. Пусть Николай Савельевич отдыхает.

— Вот видите, Николай Савельевич, — сказал психиатр, выходя из палаты, — Даже робот пожертвовал собой ради того, чтобы вы жили! Бостонская железяка! Напишите об этом рассказ. Я с удовольствием прочитаю.

Николай Савельевич что есть мочи прикусил губу имплантатами. Из коридора эхом донёсся смех удаляющихся врачей.