1430 страниц равнодушия

Почему, несмотря на хорошо проделанную работу, дилогию Алексея Иванова дочитают не все

Алексей Иванов — писатель добротный, но жестокий, что видно по его роману «Тобол».

За проделанную писательскую работу Иванову уважение: сибирский быт восстановлен досконально, постоянно натыкаешься на незнакомую лексику. Гугл обречён не закрываться.

Подними меня ночью, крикни «Новые слова из Тобола, ну!!!» — и я тут же отзовусь: дощаник, киот, домовина, джунгары, улама, Торжинкит, остяки, нойон, ретраншемент, батог…

Наверное, историки смогут уличить Иванова в отступлениях и вольностях, но издатель на пару с автором перестраховались и вынесли в аннотацию термин «пеплум», больше известный нам по кинематографу (заодно ещё раз подчеркнули две ивановские профессии, писателя и сценариста). Пеплумы — исторические фильмы с акцентом на батальных сценах и длинным хронометражом, но нам интересно не это. Для нас важнее тот факт, что уровень достоверности в пеплуме плавающий. Жанр равнодушен к вольностям, а в ранний свой период даже им потакал.

Что ж, если не переживать за достоверность, роман читается увлекательно. Иванов изобразил мир русской Сибири восемнадцатого века и ввёл в него большое количество колоритных героев, которых паутиной связывают политические, нравственные и любовные конфликты. Очень хочется сравнить «Тобол» с творчеством Леонида Юзефовича, но сравнения эти сразу же рассыпаются, как труха: в той же «Зимней дороге» Юзефович погружается в мир собственных героев, а Иванов смотрит отстранённо, отводит себе роль Джорджа Мартина. Юзефович сидит рядом с героями в окопе и черкает карандашом на обрывке бумаги; Иванов следит за событиями в глазок коробки, собранной им же самим ради исследовательского интереса.

Отстранённость автора — важный признак жестокости текста. Причём, жестокость у Иванова не физиологическая, а экзистенциальная. Кишки в романе выпускают, но умеренно, Иванов не пытается поразить нас булькающей кровищей или раздавленными мозгами. Шокирует скорее бессилие человека перед лицом иерархии, необратимость судьбы в закастованном, закерпощённом обществе.

Да, это честный подход. Иванов не идеализирует эпоху и открыто показывает нам насилие, несправедливость, дикарские пороки восемнадцатого века. Наверное, мы должны ценить автора за искренность перед нами — но, увы, она конфликтует с назначением прозы как таковой.

Хорошая проза защищает нас от ужаса действительности. И делает она это двумя путями: либо через позицию «Твои проблемы — мелочь», либо через единение по принципу «Ты не один, мы тоже пережили подобное». «Тобол» Иванова по таким тропинкам не ходит. Да, он умаляет проблемы белых людей бедами, в которые попадают герои романа. Так ли страшен ноющий зуб, если в книге пленную остячку ежедневно насилуют русские солдаты? Но тогда в истории обязан появиться герой, преодолевающий несправедливость, герой, бросающий вызов аду. У Иванова таких героев для нас не нашлось. Хороший герой противоречив, а в «Тоболе» все характеры преисполнены негатива, все принимают условия игры и считают их справделивыми. В итоге читатель, пытаясь укрыться от проблем XXI-го века, попадает в ещё более жестокую реальность. Порой кажется, что Иванов и сам убеждён в органичности описанного им мира; он не любит своих героев — соответственно, мы тоже не чувствуем эмпатии и бросаем книгу на середине.

Удивительное дело: при всей своей глубине, проработанности фактуры и сюжета роман отталкивает читателя равнодушием.

Голые детали быта интересны в рамках нон-фикшна, проза требует от произведения не только знания предмета (читайте — «мяса»), но и морали (читайте — «души»). «Тобол» в этом отношении роман бездушный, в нём не просматривается писательского отношения к истории и современности.

Иванов — автор признанный, может позволить себе экспериментировать. Плохо лишь, что его эксперименты отталкивают читателя от текста.